Алексей Кудряков

 

Из книги «Блошиная почта»

Стихи с эпиграфами из открыток,

найденных на блошином рынке

 

 

                                    Дорогая тетя Муза!

                                    От всей души поздравляем Вас

                                    с Новым, овечьим, 1991 от Р. Х. годом!

 

В новоовечьем,

Рождества Христова, году

Агнец заклания вымолвил первое слово –

имя младенческое своё –

Агу-Агу,

пересобрав алфавит спасения,

азбуку веры,

букварь прописных дошколярских истин.

Убрали шпаргалки.

Пишем с красной строки:

голод – духовный,

слово – в начале,

муза – не тётка.

Агу-Агу.

 

 

* * *

 

                                    …очень свирепствует грипп,

                                    надо быть осторожнее

                                    и ты, мамашенька,

                                    сейчас не выходи на улицу,

                                    долго ли до беды.

 

Не выходи на улицу, долго ли до беды.

Лучше оконных стёкол – ставни, бельмо слюды.

 

Шитая белыми нитками, вся на дырявых швах,

память: рукой дотронешься – и разойдётся, швах.

 

Что там в прорехах – молодость, детство ли нагишом,

думы о малой родине, сны о себе большом...

 

Тесно в парадной комнате, если она – твоя,

в бане тесней заполненной пакинебытия.

 

Дранки сквозной узорочье, ласковые силки.

Взглядом вяжи растерянным петельки, узелки,

 

в трещинах штукатурки, словно во льдах Папанин,

тонущий. Где вы нынче, мамашенька и папаня?

 

 

* * *

 

                                                                                                                                                        Это было 2 мая. Надеюсь, узнаешь меня!

                                                                                                                                                        Было очень тепло и хорошо на Неве.

 

...за уличным пианино в четыре руки крупным планом венгерские танцы нет я не умею под аркой камчатка вишнёвое пиво в подвале цой это не любовь с кассеты я знаю как срезать следы на песке лахта отпущенный поводок со спины вдоль залива чуть смазался в шляпе мужчина и женщина жан-клод лелуша смотри как похоже театр марионеток смеётся и плачет сандалик расстёгнут с мороженым мама а что с ним он ожил на эскалаторе вполоборота с улыбкой джоконды ты шутишь последний трамвай на бегу мы успеем дворцовая ночью саксофон из-за ширмочек спрятался ах какой нелюдим на одной и то издали если не уберёте я милицию на вас ладно что вам сыграть гудящая свадьба возьми меня под руку грустный довлатов бутылка чинзано с герберой оставим ему чуть замёрзла гирлянды на окнах латтé или лáтте огни с рубинштейна на невский прокатимся катер качает...

 

 

* * *

                                  жизнь здорово идет под уклон…

 

В памяти да под спудом

как тебе было тесно.

Нынче же – неподсудна,

дондеже – повсеместна.

 

Ожили кости, упокоенные под тахтой,

рентгеном высвеченные, точно хной

пряди цыганские за грошовой заколкой.

 

Вот брак непорочен и ложе нескверно:

друг друга познав, как себя, достоверно,

уже не зерцалом в гадании – нáсквозь

увидеть, сродниться в единую вязкость,

в лимфому, ветвление тайной грибницы,

на ватном матрасе, под скрип половицы.

 

Твоя клетка грудная в оконной нише,

светом исполненная, как прежде, дышит –

по-сиротски, крестик зажат в зубах.

 

Посмертье не в пору христовой невесте.

Прожитое нами, и порознь, и вместе,

что ветхие ризы, скелет в шифоньере –

простимся, разденемся, дабы по вере

воздалось живущему кровом отверстым

на плоской земле под сияньем отвесным.

 

Берег, отданный на откуп глазастым бутылкам,

белый снег под бесплотным твоим затылком:

Переделкино, река Алёшинка, февраль.

 

Не Чёрная речка, не Лета... Отныне

уже не лежать нам на общей перине –

плыви же бестрепетно мимо ковчегов,

заборов, чертогов, ловцов человеков,

не зная имён и последнего моря,

волненью стремнины с волнением вторя.

 

Всё во всём: издалека долго

жизнь здорово идет под уклон.