Владимир Батшев

 

 

Свидание в июне

 

1

– Откуда я вас знаю? – снова спросила она. – У меня неплохая память на лица.

Ну что я мог сказать? Что защитил кандидатскую диссертацию по ее творчеству? Выпустил книжку, знал ее биографию назубок, а теперь вдруг заразился неизвестно откуда появившимся желанием – разузнать, кому она надписала книгу – «Моему случайному спутнику». Кто это? Адресаты ее стихов известны исследователям. А книги…

Да мало ли какому поклоннику она могла сделать такую надпись.

Смущала дата.

Дата!

4 июня 1939 года.

И еще смущало, что я полюбил ее.

– Вы мне начинаете нравиться, – покачала она головой. – Нет. Честное слово! Вы – странный человек. И мне нравитесь.

Душа моя пела.

Не могу только сказать – какую песню.

В кафе было немноголюдно. Через час, когда наступит время обеда, – здесь не продохнуть.

Я показал официанту два пальца, он принес бокалы.

– Вы выпьете, что-нибудь легкое? Бургундское? Или белое, шабли подойдет?

– Я не люблю белых вин.

– Я тоже. Медок? Сант-Эмильон?

Она кивнула неопределенно.

– Хорошо, остановимся на нем.

– Откуда я вас знаю? – удивлялась она. – Где я вас видела прежде?

Официант открыл бутылку, дал понюхать пробку, я кивнул – годится.

– Года три назад, на балу эмигрантской прессы. Нас познакомила Вера Николаевна Бунина.

Ее лицо расплылось в догадках.

– Простите, а вы случайно не были любовником Веры Николаевны?

– Нет, – равнодушно ответил я, наблюдая, как официант разливает вино. – Спасибо. Вера Николаевна не в моем вкусе. Да и как можно быть любовником Веры Николаевны? Иван Алексеевич голову бы мне оторвал.

– Ну, Вера Николаевна не оторвала ему голову за Кузнецову.

– Так это же она, а не он! Я навещал их в Грассе, это под Каннами. Вы были там? – зная отрицательный ответ, все же спросил. – Зря. Пре-красное место. А Вера Николаевна – святая женщина, – повторил я. – Кстати, Бунин к вам, если не ошибаюсь, хорошо относится. Даже одарил вас деньгами из своей Нобелевской премии. Весь Париж знает...

Она повела плечами.

– Подарить две тысячи не значит хорошо относиться.

– Уверен, хорошо относится.

– Вам, конечно, лучше знать, – съязвила она. – Нет, что-то хорошее связано с вами…

Она ушла в воспоминания.

А мне некуда было идти.

 

2

31 октября прошлого года в Русской католической церкви на улице Франсуа Жерар служили панихиду по князю Волконскому. В церкви помимо родственников присутствовал весь русский Париж.

Моя любимая тоже была здесь, стояла заплаканная, – к ней никто не подходил, наоборот, все шарахались от нее.

Вышла Берберова, я поклонился ей, она кивнула мне.

– Нина! – окликнул ее. – Вы бы поздоровались, – я указал на мою любимую.

Лицо Берберовой исказилось то ли страхом, то ли ненавистью – не понял, – глаза расширились, она подняла голову и убежала. Через метров пятьдесят оглянулась, вероятно вспоминая – кого она поприветствовала, и пошла дальше.

Я вынул из кармана платок и протянул женщине с заплаканными глазами.

Она молча кивнула и стала вытирать глаза.

 

3

Взмахом руки она отогнала дым сигареты и крепко ухватила меня за локоть.

– Я вспомнила! Вспомнила!

Я ждал.

– Платок, – произнесла она. – Вы отдали мне платок. Я стояла в слезах, вы подарили мне платок…

Она выпила вино.

– Пойдемте ко мне в отель, – удивленный своей наглостью, предложил я.

Она согласно кивнула

– Угу. Предполагала, чем подобное может закончиться. – И все же спросила: – Вы меня за проститутку принимаете?

– Почему за проститутку?

Она пожала плечами. Раздумывала. Неужели согласится? Сигарета догорала. Она потушила ее.

– А мой сын?

– Ваш сын? – удивился я.

– Он дома один.

– Это же взрослый мальчик. В конце концов, вы можете послать ему пневматичку.

Она усмехнулась и достала из сумочки сигареты. Сумка была далеко не новой.

– Дайте спички. Сразу видно, вы давно не были в Париже. Пневматичек теперь нет.

Спичек у меня тоже не было, я не курю, пришлось звать официанта.

– Давно? – подосадовал на свою оплошность.

– Года два-три, – она затянулась сигаретой. Рассматривала меня через дым.

– Хорошо. Давайте напишем ему письмо и пошлем с рассыльным.

– Э нет, вы начинаете сорить деньгами. Лучше я зайду и скажу, что сегодня не вернусь ночевать.

Я состроил гримасу.

– Зайдите. – А сам подумал: – И не вернется.

На удивление, она вернулась. И очень быстро.

– Его не оказалось дома. Я оставила записку, что поехала на пару дней к подруге. И положила на стол вместе с десятью франками. Пусть себе что-нибудь позволит.

Наверно, так было правильно.

 

4

Мы сидели у фонтана Медичи.

В фонтане плавали рыбы – красные, желтые и другие – с красными плавниками, а в стороне между утками мелькал то ли судак, то ли осетр. Впрочем, это был не совсем фонтан, а скорее пруд, куда скатывалась вода из чаш фонтана, и вот там, где она скапливалась, плавали эти большие рыбины, а утки здесь же вылавливали что-то среди опавших листьев.

– Интересно, листья убирают? Чистят этот пруд? – почему-то спросил я.

Она пожала плечами, всматриваясь в меня.

Что значат эти символические статуи? И главное – фонтан за стеной, откуда вода течет в чашу.

– Вам не хочется погладить этих рыб? – спросил я и прикоснулся к ее руке.

– Едва ли их можно погладить, – ответила моя любимая. – Они плавают в глубине – моя рука не дотянется, точно.

– Они похожи на подводные лодки.

Я достал из своего портфеля книгу и протянул ей.

Она даже не удивилась.

– Не уезжай…не уезжайте…

Она закачала головой, я подал ей авторучку. Она была близорука. Рассмотрев ручку, сняла колпачок.

– Вам нужны очки, – сказал я. – Давайте, я закажу у окулиста?

Она отрицательно покачала головой и написала: «Моему случайному спутнику за неделю до отъезда в Никуда».

Я ошарашенно смотрел на знакомые строчки.

– Почему в никуда? Да что вы…

– А, бросьте! – она махнула ладонью. – Будто не понимаете, куда я еду.

Я вздохнул.

– А можно не ехать?

– Нельзя.

– Почему? Я вам помогу. Деньги? Вы задолжали этим… этим… нелюдям деньги? Много? Скажите, сколько – я погашу ваш долг…

Я вынул бумажник, денег в нем оказалось много для того времени – несколько тысяч франков.

Она встала, молча посмотрела вокруг, словно прощалась.

Потом повернулась ко мне.

– Дело не в деньгах. Я должна ехать. Там моя дочь. Там мой муж. Им сейчас плохо без меня.

Я скривился.

– Кто вам внушил такую чепуху?

Она покачала головой.

– Мне ничего нельзя внушить. Я знаю. Я чувствую.

 

5

В августе сорок первого начальство меня не отпустило.

– Виктор, пусть история развивается так, как уже развивается.

– Но я попробую…

– Нет, – голос начальника стал жестче. И почему друзья, как только выходят в начальники, перестают тебя понимать? – Я знаю, что ты придумал – привезешь ей мешок продуктов, так? С фальшивым удостоверением сотрудника НКВД поедешь в Чистополь и договоришься, чтобы о ней позаботились. И каким будет отношение к ней после этого? Ты подумал? А дальше? Путь в Ташкент?..

– Я предусмотрел и этот вариант…

Но друг возразил.

– Но сына все равно заберут в армию, понимаешь? Призывной возраст. И он погибнет. А потом еще… Смерть парня запрограммирована, и если этого не произойдет, не случится многое, что нарушит ход истории.

На приведенные мною доводы он с гневом набросился.

– Его убьют! – чуть не закричал друг. – Он твою любимую в петлю засунул! Эгоист до мозга костей! Избалованный инфантил! Его все равно убьют, что бы ты ни придумывал, – или шпана в запасном полку, или в первом бою выстрелят в спину – таков расклад. И нельзя иначе.

Я снова подал голос, и он снова пытался меня отрезвить.

– Ты считаешь, что я не проверял все варианты на компьютере? Ты не хуже меня знаешь, что существуют причинно-временные связи. Смерть сына станет для нее шоком. Она сойдет с ума.

– А если сказать, что он в плену?

– Ты еще придумай – у Власова…

– А гипнопедия?

– Я тебе покажу гипнопедию! Наложение искусственной памяти на сознание! Кто тебе позволит? Я – нет.

Я пожал плечами.

– Но это – зацепка выжить, перебраться в Западную зону…

Он прервал меня – равнодушно, словно знал, что я буду возражать.

– Хорошо. Пусть у Андрея Андреевича. Его ты не хочешь спасти? А? Нет? Почему же нет? Твой любимый герой! Я все помню, Виктор! Ага, ты прекрасно знаешь, что полетит вся историческая цепь… Ладно, ее сын – в РОА, в редакции газеты, интеллигентный мальчик, сын известной поэтессы… А потом – выдачи. И его выдают вместе с власовцами и казаками кремлевскому людоеду. И что? Привозят в Одессу. – Почему в Одессу? – А потому что так получилось – их везли на кораблях. И прямо в порту. В порту! Только отвели за стенку… Всех, кого привезли… Всех, дурак! Слушай, если забыл! Всех из пулеметов! Всех! Думаешь, она переживет?

Но у меня был готов другой, совсем другой вариант ее судьбы. Я могу себе позволить.

 

6

Начальник отдела НКВД в этом городишке показался знакомым. Ну, да, конечно, когда меня посылали для вживания в образ, я стал слушателем курсов повышения квалификации. Мы с ним оказались в одной группе, выпивали, волочились за девицами с наших курсов… И он меня узнал (ох, не очень это хорошо!), к счастью, мы в одинаковых званиях.

– Ба, привет, товарищ лейтенант государственной безопасности! А я думаю, кто из центрального  аппарата по мою душу… Со шпалой в петлице! Мы же с тобой на курсах вместе… О, помню, ох помню! – он засмеялся. – Ты меня не перепил, но девку ту, чернобровую с голубыми глазами, упустил!

Я сделал смущенное лицо и развел руками.

– Куда мне до асов…

– Что за ас? – не понял он.

– Так американцы называют специалистов высшего класса, – подмигнул я ему.

Он махнул рукой.

– Ладно, ты с проверкой, наверно, по эвакуированным? – подозрительно поинтересовался он.

– Нет, у меня спецзадание, – я подал ему пакет с наркоматовской печатью.

Он вскрыл, прочитал, бросил пакет на стол, сморщился.

– Делов-то…(Хотел, наверно, добавить: делать вам в Москве нечего, – но промолчал.) Я сейчас вызову сержанта Миронова, он на этом «сидит»… Молодой, но исполнительный… Боря его зовут…

Он позвонил. Потом положил трубку и серьезно посмотрел на меня.

– А как там в Москве?

– Ты о чем?

– Об эвакуации.

Я засмеялся.

– Товарищ Сталин сказал, что из Москвы не уедет.

– Это понятно, а вообще?..

Тут я понял, что у него достаточно оперативных сводок о настроении в его городе, в области, да и копии сводок из Москвы он тоже получает…

Я сел к нему на край стола, чтобы казаться полностью своим, понизил голос, спросил:

– У тебя выпить есть?

Он не удивился и открыл дверцу.

– Ты что пьешь?

– Коньяк. От водки у меня изжога.

Он поставил на стол «Бисквит».

Давно я не пил такого коньяка.

– Это что за напиток?

Начальник обрадовался – есть чем удивить московского проверяльщика (он был уверен, что я проверяю его работу!).

– Французский. Две недели назад изъяли у контрабандистов.

Я зажмурился.

– Погоди, погоди, откуда у тебя здесь, в центре страны, контрабандисты?

Тут уже он рассмеялся.

– Кого надо – того и найдем, дорогой товарищ! – он показал на сервант.– Выбери, из каких будем пить? – я замотал головой. – Он показал водочные рюмки – я в ответ покачал головой. – На тебя не угодишь. А те, ниже?

Я кивнул.

Он вынул из того же стола лимон.

– Лимон? – удивился я.

– Это ты брось, – доставая из стола перочинный нож, заявил начальник, – Николашка, последний царь, закусывал лимоном…

– Ты что, монархист? – улыбнулся я.

Он сплюнул.

– Я – советский монархист. Мой монарх, что и твой монарх, – товарищ Сталин.

Я кивнул.

Бокалы были чистые, но я достал платок и протер свой.

– Ну и чистюля, – покачал головой напарник.

Я блеснул знакомствами.

– Замнаркома товарищ Серов Иван Александрович в таких случаях говорит: «Ну ты и эстет!»

– Эстет? А что это такое? – брови полезли на лоб начальника.

– Хрен его знает, – отмахнулся я. – Наверно, то же, что и чистюля. Наливай!

 

7

Я спустился к сержанту Миронову, который ждал меня.

– Как тут у вас в городе смертность? А? Да не пузырься, не пузырься, сержант! Правда лучше всякой красивой полуправды.

– Есть, товарищ лейтенант, как без жмуриков… Эвакуированные чаще помирают, чем местные…

Я кивнул.

– Товарищ…– начал он, но я махнул рукой.

– Мне надо несколько женских трупов. Свежих. Одно-двухдневной давности, понял, сержант? Или у вас в морге нет своего человека?

Тот надул обиженные губы.

– Обижаете, как не быть, мой агент. Сейчас позвоню... Хотя, нет, у них телефон только на проходной… Я сам сейчас туда смотаюсь, и через полчаса назад… Мой стукачок как раз там будет, он нам поможет…

– Стой, – я поднял руку и полез в карман гимнастерки, доставая фотографии. – Вот тебе четыре фото, покойницы должны быть похожи, – я сделал паузу, – ну хотя бы немного… не старухи… Да, и пошли какую-нибудь женщину, найди из сотрудниц… чтобы в дверь постучала, поинтересовалась, не продадут ли одежду. Понятно? Лучше всего – платье… и пусть не скупится…

 

Позднее мы ехали в фургоне, и я гримировал труп, внимательно смотрел на фотографию – нос был очень похож, глаза того же цвета (повезло!).

На скамейке рядом сидел худой тип в брезентовом плаще, он часто потирал руки и не выговаривал многих гласных в словах… Это и есть, наверно, «стукачок», догадался я.

 

8

Фургон стоял на соседней улице. В кабине курила сотрудница горотдела, которую вчера я послал на поиски одежды у эвакуированных. То, на что я надеялся, произошло – она купила у моей любимой ее платье и туфли. На деньги не поскупилась. Это платье и туфли мы с ней надели на труп женщины из морга.

Стукачок подбежал к нам.

– Что там? – спросил сержант Боря.

– Пишет, – доложил тот, отдуваясь. – Написала один лист, вырвала из тетрадки другой, и снова калякает.

Сержант посмотрел на меня.

– Пора, – сказал я.

Мы подошли к дому Брадельниковых.

Стукачок отбежал за угол, прильнул к дырке и тут же замахал нам рукой.

Я открыл портфель, вынул флакон, сержант помогал.

Стукачок подошел.

– Она с веревкой в сени вышла…

Я смочил вату раствором и кивнул ему на дверь.

– Давай, – скомандовал сержанту.

– Ты – помогай, – сержант подтолкнул стукачонка.

Она не должна меня видеть. Особенно в ненавистной ей форме.

– Гтва! – донеслось из дома. – Тврищ лтнант, гтова, как мленькая…

Я повернулся к машине и махнул шоферу. Заработал мотор.

 

9

Потом мы ехали на машине, затем чекисты перенесли мой бесценный груз на пароход, потом остался только сержант Боря, и мы сняли полотно и положили ее на койку, я вколол ей лекарство, она застонала и открыла глаза.

– Что это? – спросила она, глядя на мою руку.

– Это ваши очки, – ответил я, протягивая футляр.

– Очки? Я не ношу очков, – пробормотала она.

Я переглянулся с сержантом.

– Вы забыли. У вас близорукость, вы носите очки.

Она заснула.

Пароход замедлил ход. Я снова стал начальником из Москвы.

– Твоя остановка, сержант. Поклон товарищу начальнику. Доложишь, что задание выполнено.

Когда он вышел, я достал из сумки гипнопедический шлем. Теперь – самое важное.

 

10

Мы давно живем в Чили.

С тех пор, как из Европы перебрались в Южную Америку, подобно многим эмигрантам второй волны.

Иногда по ночам моя жена кричит и просыпается от страшного сна. Она не может вспомнить, кто она и где находится.

Тогда я успокаиваю ее, даю валерьянку и поясняю, что ее зовут Анна Николаевна Ковригина, что мы оба из Орла, где нас застала война, что были в оккупации, оба работали в местной газете, что ее родители и наши дети – мальчик и девочка – погибли при бомбежке города советской авиацией.

Она успокаивается и засыпает, сжав мою ладонь. И так почти каждый день.

Жена моя, Анна Ковригина, известная под псевдонимом «Анна Грасс», много публикуется в русской зарубежной прессе. У нее вышли три книги стихов и книга рассказов.

Недавно в НРС Юрий Павлович Иваск написал статью о ее последней книге. Очень хвалил Аню. Пишет, что стихи замечательные, но сильное влияние Цветаевой.

Франкфурт-на-Майне

2013, 2017, февраль