Виталий Амурский

ПАМЯТИ ВЛАДИМИРА ВОЙНОВИЧА

Встречал и я службистов в шапках пыжиковых,
Порой обрюзглых, вроде старых баб, –
Прожженных циников, при разных чистках выживших,
Хозяев жизни с виду, но имевших метку: раб.

И европейцев видел снисходительных
По поводу нам выпавшей судьбы,
Уверенных, что, мол, родиться б нам
Поближе к ним – иными были б мы.

Я полагал: бывало рабство в Азии
Не только в кандалах, но и в мехах,
А Пугачева дух и волю Разина
Всерьез с Европой не связать никак.

О, сколько было их, столь увлеченных
Россией, как объектом НЛО,
От всей души смеявшихся над Чонкиным,
Но хоть бы раз всплакнувших за него.

ОДНИ И ДРУГИЕ
                   Вспоминая начало 70-х в Москве

Одни на пишущих машинках
Стучали самиздата строки,
Порою делая ошибки,
Не соблюдая правил строгих.

Другие строки те читали,
И мелочей не замечали,
И те бывали, что едва ли
Касались сути, но – стучали.

А с виду было незаметно,
В какую кто впрягался лямку,
Служа ль свободе беззаветно
Или корпея на Лубянку.

Ах, время! – нет уже державы
С той пресловутою бутылкой,
Что на троих соображали
Под черный хлеб с соленой килькой.

Со стройками, где «майна – вира»
Крановщикам кричали снизу,
А нам гэбэшницы в ОВИРе,
Глумясь, отказывали в визах.

О, те, кто побывал в отказе,
Мне говорить ли вам про эти
Психологические казни
И анонимные наветы!

Но всё ж одним во снах – березы
Приходят, падающий снег...
Другим же – ЗИЛы («членовозы»),
Не знающие красный свет.

А у меня всё вперемешку:
И это помнится, и то –
Не на орла и не на решку,
Упал медяк мой на ребро.

В МОСКВУ. НЕЗНАКОМОМУ ЛИЧНО

Летучая мышь на нашивке
Да ровно два слога: спецназ.
Однажды ты скажешь: – Ошибся, –
Добавив: – имел, мол, приказ.

Однажды ты скажешь: – Простите,
Я был рядовым, только вот
При этом никак не растлитель
Ни чьих-либо душ, ни свобод.

Про Крым ты забудешь, конечно,
Но сможешь ли, глядя в глаза,
Ответить – за что на Манежной
Швырял земляков в автозак?

За что же, в столице уставшей
От власти, что лжет, и хапуг,
Студента по имени Саша
Ты бил (он, замечу, – мой внук).

Подсобник сегодняшней дряни,
– Не помню, – сказав, не соврешь,
Народ ведь и впрямь – безымянен,
Хватает в нем Саш и Серёж.

Похожих – моложе и старше,
Но главное, что наравне
Стоявших за жизнь не в отставшей
И не в обнищавшей стране.

Хотел бы ты тоже, чтобы краше
В ней было и лучше жилось?
Возможно, но стал ведь на страже
Того, что прогнило насквозь.

В шеренге безликих атлетов,
Вблизи полицейских машин,
Пока ты не ищешь ответов
За то, что уже совершил.

Пока! Но позднее же, право,
А это бывает всегда –
Не скроет твоя балаклава
Лица, что боится стыда.

Еще за твоими плечами
Февральские стужа и мрак,
Но верю – там хмарь обвенчалась
С просветами месяца март.

                 2019-20

КАРАНТИН 1830 ГОДА

И снова Пушкин, Болдино, холера,
Да и к Москве зараза подползла,
Но на балах лихие кавалеры
Там кружат дам, как прежде, допоздна.

А он в глуши то пишет, то, ладони
К вискам приставив, в думах о себе,
О Натали, о будущем их доме,
О полной неизвестности судьбе.

Иль, оседлав коня, летит куда-то, –
Не в гости по соседству, просто прочь,
И гулко бьют копыта листьев злато,
Что ветром намело из ближних рощ.

Потом отчеты скучные листает,
Смолкает, слыша слово «карантин»,
Не думая, что это время станет
Прекраснейшим из прожитого им.

Как, впрочем, знать, из Рая или Ада
Выглядывают звезды по ночам,
Случайно ль рядом с ним и «Илиада»,
И книжка со стихами англичан^*.

О, щедрая на столько красок осень –
Мозаика разрозненных картин!..
Но задаюсь я лишь одним вопросом:
Что, если б не тогдашний карантин?..

                 Париж

_______________________________
* В то время в Болдино у поэта среди личных вещей были книги: «Илиада» Гомера в переводе Н. Гнедича, сборник английских поэтов-романтиков Мильмана, Боулса, Вильсона и Барри Корнуолла, выпущенный в 1829 году парижским издательством A.&W. Galignani. Принято считать, что включенная в него драма Вильсона «Город чумы» вдохновила Пушкина на создание «Пира во время чумы». (Авт.)