О. Ф. Кузнецова

Издевательские шуточки и райские звуки

Юрий Иваск о стихах Игоря Чиннова – в статьях и переписке

Собственно, никто так хорошо не знал и не понимал стихи Игоря Чиннова[1] как Юрий Иваск[2]. Доходило до смешного – если Чиннов не мог найти какое-то свое раннее стихотворение, он писал Иваску – нет ли у него этого стихотворения (например, «Пыльцою печальной...»). И хотя на дворе был уже 1970-й, а стихотворение было написано в 1930-е, Иваск знал, о чем речь, и пропажа находилась среди старых писем Чиннова.

У них это повелось сразу, едва они познакомились, – посылать друг другу «для критики» свои только что написанные стихи. За пятьдесят лет дружбы набралось немало таких листочков со стихами – полученных по почте и возвращенных автору с одобрением, даже восторгом, или с правкой, с замечаниями, иногда довольно пространными, а иногда – буквально в двух словах. Они сохранились в архиве И. В. Чиннова[3]. Некоторые из таких машинописных страничек со стихами Игоря Чиннова и отзывами, наиболее подробными и яркими, Юрия Иваска ниже воспроизводятся[4].

Да и познакомились они, тогда еще двадцатипятилетние начинающие поэты, благодаря стихам. В 1930-е годы Чиннов с родителями жил в Риге. Родители Иваска – в предместьях Ревеля (Таллинна). Оба поэта уже начали печататься.

Чиннов пережил друга на десять лет и в некрологе «Памяти Иваска» вспоминал: «Мне выпало счастье дружить с ним почти полвека. Дружба наша началась с его письма мне – отклика на мою статью и стихи в парижском журнале ‘Числа’[5]. Вдруг пришли четыре листа канцелярской бумаги, полные замечаний, сумбурных, но интереснейших. Вскоре он приехал ко мне. Бродя по рижскому взморью, мы толковали часами»[6].

Чиннов тогда писал в духе «парижской ноты» – литературного течения в эмигрантской поэзии, которое выявил известный эмигрантский поэт и критик Георгий Адамович[7] и которое он поддерживал, а в своих статьях формулировал его основные принципы. Иваск обозначил суть этого течения: «Эта ‘нота’ в переводе на неточный язык литературных формулировок может быть определена так: нужно писать о самом главном, о страдании, одиночестве, смерти, Боге, и как можно проще, сомнительны не только риторика, орнаментализм, но и хлебниковское ‘самовитое слово’, а также и всякая чрезмерная ‘вещность’»[8].

Себя Иваск уже в 1930-е годы осознал поэтом, по поэтике далеким от «парижской ноты», хотя по мироощущению – по серьезности проблематики – она ему была близка.

Иваск был наделен общественным темпераментом и пытался сделать собственный журнал. Об этом журнале – «Русский магазин» – и о своих поэтических пристрастиях Иваск рассказал в очерке «Чудаки», который опубликовал в альманахе «Три юбилея Андрея Седых»[9], посвященном редактору крупнейшей в эмиграции газеты «Новое русское слово». Альманах сохранился в архиве Чиннова с дарственной надписью: «Мэтру Игорю Чиннову с благодарностью за радость, которую всегда приносят мне его стихи. Андрей Седых». Чиннов опубликовал в альманахе специально написанное по этому случаю стихотворение «Читая ‘Пути, дороги’» (см. Ед. хр. 105), имея в виду одноименный сборник путевых очерков[10] Андрея Седыха. Кстати, сборник этот, тоже подаренный ему автором, Чиннов, большой любитель путешествий, прочел, судя по пометкам, очень внимательно.

Иваск в очерке «Чудаки» пишет о том времени, когда в начале 1930-х он впервые попробовал себя в роли редактора (потом, в 1950-е, он несколько лет редактировал известный журнал «Опыты»[11]). Иваск очерчивает вкратце примерную расстановку сил на эмигрантском поэтическом Олимпе, рассказывает о своих предпочтениях и поэтических пристрастиях и симпатиях. Позже, в статьях, рецензиях и личной переписке, он судил о поэтах, в том числе о Чиннове и его стихах, основываясь на редакторском опыте и приобретенном знании об основных направлениях литературного процесса тех лет. Отчасти о пристрастиях Иваска может сказать авторский состав его первого журнала, а также круг его чтения в то время. Он вспоминал: «Я тогда писал многим парижанам, и с некоторыми завязалась переписка. Алексей Михайлович Ремизов[12] прислал грамотку за подписью царя Асыки, провозгласившего меня кавалером Обезволпала – Обезьяньей вольной палаты. Его рассказ был помещен в журнале ‘Русский магазин’. Редакторы были я и Стерна Шлифштейн[13]. Деньги дал ее отец, личность несколько загадочная: на двери вывеска зубного врача, а на приемы никто не приходил. Поговаривали: играет на черной бирже, спекулирует домами. <…> Первый номер вышел с писаниями ревельских приятелей, а из парижан, кроме Ремизова, прислал стихи Борис Поплавский[14]. Его письма – без запятых и с орфографическими ошибками, с ятью не на своем месте; корявый детский почерк, зыбкие мысли: ‘Если что значит, – писал он, – то это только удивление и жалость!’ Его стихи без начала и конца, везде грязные ангелы, а неведомые, синие, глядят в океаны… <…> В воскресных номерах ‘Возрождения’[15] мы читали фельетоны Владислава Ходасевича, но предпочитали им четверговые ‘Последние Новости’[16] с ‘подвалами’ Георгия Адамовича»[17].

Авторов для своего «Русского магазина» он подбирал тщательно. Во втором номере (так и не состоявшемся) планировалась и Цветаева. В то же время, писал Иваск, его «привлекала и Прага, где в ‘Цехе поэтов’ командовал Альфред Людвигович Бем[18]: там насаждали формалистов и поклонялись Пастернаку. <…> Я и до него прочел зеленую ‘Сестру мою жизнь’ и лиловые ‘Темы и вариации’. Стихи удивили, кое-что бормоталось. И вдруг пахнуло выпиской из тысячи больниц... Но – никакой метафизики, как у Блока, как у Поплавского, который, казалось нам, жил еще в блоковском мире, но уже не на Неве, а на Сене. Блоковщина звучала и у Георгия Иванова[19], но без синего певучего рая. Он ‘нигилист’, ‘циник’, но на какой вольной воле распевали его ‘ничего’, его ‘нет’: ‘Хорошо, что нет России’...  И кроме этих ‘нет’, было еще ‘все-таки’:

                                                      И все-таки тени качнулись,
                                                      Пока оплывала свеча.
                                                      И все-таки струны рванулись,
                                                      Бессмысленным счастьем звуча…

Это означало: блоковская музыка никого не спасет, она обманула, а все-таки она есть.

Пастернак – только диковинный соловей: страстно щелкает, выкидывает лирические коленца, а что за этим? Только ‘любовное томление’ Фета[20], тот же шепот, робкое дыханье?.. Даже нет фетовского грозно-блаженного отчаяния: ‘Измучен жизнью, коварством надежды...’»[21].

Из этих заметок Иваска видно, насколько тонко он чувствовал поэзию и насколько он самостоятелен в оценках. И хотя сам Иваск писал в другой поэтике, это не помешало ему восхититься ранними «тихими» стихами Чиннова и «парижской нотой», в них звучавшей, – он смог оценить талант Чиннова, о чем писал ему уже в ранних письмах и говорил при встречах – на одном из публикуемых листов со стихами (см. Ед. хр. 105) Иваск упоминает о своих встречах, о поездках в Ригу к Чиннову в 1930-е годы.

О своем восхищении цветаевскими стихами Иваск имел возможность сказать лично и Цветаевой – они виделись в 1938 году, когда Иваск приезжал в Париж. До того они переписывались. Сохранились письма Цветаевой[22] к нему. Иваск позже писал, что «Марину Цветаеву не любили в Париже. В Праге ее ценили, но предпочитали Пастернака. Зато она была ‘моей’. Обольщала ее архаика, но и грубость – качества моего ‘первого поэта’ Державина[23].

                                                      Гекатомбы, каких не зрел
                                                      Мир еще...

Рычал ее Тезей, а Ипполит обозвал классическую Федру гадиной... Стихи Цветаевой блаженно рокотали, выли, и я скрежетал в нарушающих ритм переносах со строки на строку:

                                                      Как живется вам с другою.....
                                                      Можется...[24]

Казалось, что даже Блок в Дон Жуане[25] так не повышал температуру души, как Марина Цветаева. Метафизики у нее нет, Бог ее не мучил, она имя Его поминала, но Им не обжигалась. Зато Цветаева – земля, земное, ветер, море, огонь, упоительные бури, пожары. А почерк прямой, отчетливый, могла бы записывать кредит-дебет в гроссбухе! Но стихи неистовые»[26]. 

Да, вспоминал Чиннов: «Иваску писала требовательная Цветаева. Георгий Адамович, непререкаемый авторитет для поэтов, допустил его в свой очень немногим доступный круг и даже мирился с его преклонением перед Цветаевой, злейшей ‘врагиней’ Георгия Викторовича. (Боюсь, меня Адамович, при всем дружеском отношении ко мне, за любовь к Марине Ивановне оттолкнул бы.)»[27].

В своих «Разговорах с Адамовичем», опубликованных в «Новом Журнале», Иваск рассказывал, что в начале 1950-х годов, когда он редактировал антологию эмигрантской поэзии «На Западе» (1953), он вступил в деловую переписку с Адамовичем. А разговоры с ним, – писал Иваск, – начались в 1958 году и «продолжались 13 лет».

Иваск всегда отзывался об Адамовиче с любовью и уважением, хотя и не разделял его взгляды на поэзию. Иваск вспоминал, как в Париже они с Адамовичем «переходили одно из широких авеню, идущих от Этуали[28], при красных огнях, – так нравилось Г. В. Скользя между машинами, он сказал мне: – А вы ведь de la maison[29]! Это означало – свой или наш человек в его Петербурге, перенесенном в Париж. Года за три до этого я получил докторскую степень Харвардского университета. Приятно было, лестно, но принадлежность к дому Адамовича была несравненно более приятной, лестной. Я уже знал, Г. В. включал в свой дом далеко не всех петербуржцев – исключал бывшего редактора ‘Аполлона’ С. К. Маковского, который, в свою очередь, имел свой парижско-петербургский дом. Что же, чем больше таких домов, тем лучше. Всех их не перечислить: мережковский, ремизовский, бердяевский, новоградский (Г. П. Федотова и матери Марии), свято-сергиевский (Духовной академии), монпарнасский, бунинский... У меня хранятся 195 писем[30] Г. В. <…> Еще в ранней юности, в Эстонии, где я тогда жил, я понял правду адамовичевской парижской ноты, но по существу она была мне чужда, хотя я иногда и ‘звучал’ в ее тоне»[31]. 

К концу 1960-х годов (а публикуемые ниже стихи Чиннова относятся как раз к 1960–1980-м годам) Иваск уже окончательно разочаровался в «парижской ноте». Он был известным в эмигрантской среде литературным деятелем – и как редактор и журналист, и как поэт, и как критик и литературовед. Его поэтические и мировоззренческие пристрастия сформировались. Его слово в оценке литературных текстов было весомо, оригинально и неизменно привлекало внимание. И даже при том, что после смерти Георгия Иванова многие в Зарубежье считали, что «кресло первого поэта эмиграции» унаследовал именно Чиннов, для Чиннова мнение Иваска о его стихах было, безусловно, важно и интересно.  

А Иваск своими оценками стихов Чиннова подталкивал его к более смелым поэтическим решениям, к поискам нового пути в поэзии.

Чиннов и сам стремился к обновлению поэтики русского стиха, пробовал уйти от логики и рифм. Уже в третьей своей книге с говорящим названием «Метафоры» (1968) он начинает широко использовать метафоры, отказываясь от сдержанности в проявлении чувств в стихах, от намеренной узости словаря, присущих «парижской ноте». Но при этом он сохранил мировоззренческую основу «ноты» – по-прежнему за его шутками-прибаутками, или за ироничной усмешкой слышались всё те же вопросы «о самом главном, о страдании, одиночестве, смерти, Боге». Добавилась, правда, еще и новая тема – восторг, феерический, яркий, – перед земной красотой. Стихи он стал модернизировать, украшать образными метафорами, смягчать трагизм иронией.

Иваск своего друга в этом всячески поддерживал. И не только в письмах. Порой оценки Иваска со страничек писем попадали в его статьи, где он пытался показать читателям прелесть новых чинновских стихов. «Старая эмиграция», любившая ранние стихи Чиннова, в начале 1970-х годов не была готова принять новые стихи Чиннова. Иваск убеждает, объясняет, ссылается на поэтические авторитеты. В статье «Поэзия ‘старой’ эмиграции» он пишет, что «В. В. Розанов[32], Иннокентий Анненский[33], Георгий Иванов поняли бы Игоря Чиннова, но, к сожалению, многих русских читателей-пуритан райская, а иногда и адская свободная игра Чиннова отпугивает и вызывает недоумение. Эти читатели новым его стихам предпочитают ранние, тоже прекрасные, чистые мелодические стихи»[34].

Но ведь и теперь стихи Чиннова мелодичны, напоминает Иваск, – и по-прежнему «философия Игоря Чиннова несложная, скептическая, мрачноватая и, в основном, неизменная: всё в этом мире кончается плохо, а другого, лучшего мира нет, хотя в какие-то счастливые мгновения жизнь всё-таки прекрасна, и вот поневоле обольщаешься смутными иллюзиями». Но, – добавляет Иваск, – «за последние годы Игорь Чиннов – скептик-меланхолик – иногда чудесно-неожиданно превращается в смелого фантазера, увлекающего причудливо-гротескным воображением и забавно-фамильярными поддразниваниями: мировую душу (уж не Софию ли Владимира Соловьева?)[35] он называет Лизаветой Смердящей и Василисой-Васькой Прекрасной»[36].

Среди публикуемых ниже стихов есть стихотворение «Прозевал я, проворонил, промигал...», про которое Иваск говорит, комментируя его (см. Ед. хр. 24): «Сейчас, кажется, – лучшие из всего Чинного!» (Иваск иногда в письмах называл Чиннова – «Чинный»). В статье «Поэзия ‘старой’ эмиграции» Иваск, разбирая это стихотворение, повторяет свою оценку: «В одном из лучших недавних стихотворений Игорь Чиннов сетует, вздыхает, но и издевается над собственными жалобами:

                                                      Прозевал я, проворонил, промигал.
                                                      Улетело, утекло – видал-миндал.

Последнее выражение, все это знают, считается вульгарным, но в этих стихах слышатся и волшебные, обыгрывающие иронию, звуки: да-да, дал-дал! Далее уже не шуточки, а тишайший и очень русский печально-прекрасный образ:

                                                      А над речкой, переливчато-рябой,
                                                      Светит облако, забытое тобой.

Видал-миндал как будто несовместим с речкой, облаком, но здесь и словечки, и слова равно прекрасны в единой гармонии, сливающей низменное и высокое. До Чиннова только Анненскому так удавалось сливать пошлое, жалкое, прекрасное: ‘трактир жизни’ и белеющую в дыму-чаду Психею. Но Анненский прелестей-радостей не знал и знать не хотел, а Чиннов ими пренебрегать не хочет»[37].

Понадобилось несколько лет, чтобы читатель привык к «новому» Чиннову.

И вот уже Виктор Террас, американский русист, автор более десятка книг по русской литературе, в своем предисловии к очередной книге Чиннова «Антитеза» (1979) отдает предпочтение «метафорическому громкому Чиннову». 

Чиннов всегда знал, насколько высок у Иваска уровень запроса к стихам. Иваск слышал их и оценивал как человек, наделенный безупречным поэтическим вкусом, «высшим благородством». Чиннов писал в некрологе «На смерть Иваска»: «Юрий Иваск жил стихами, жил литературой. Историю человеческой культуры он не просто усваивал, как иные ‘образованцы’. Нет, она была для него живой и волнующей. С волнением читал он великие книги, с волнением всматривался в великие картины, великие памятники человеческого творчества. Для него были своими слова Вячеслава Иванова о том, что культура есть ‘лестница Иакова’ и ‘иерархия благоговений’[38]. <…> Душевное благородство, благородство высокого духа –  вот ключ к пониманию Иваска»[39].

Иваск несколько раз писал о творчестве Чиннова. В рецензии на седьмую книгу Чиннова «Антитеза» (1979) Иваск обращал внимание читателей на то, что в «Антитезу» включены преимущественно стихи со знаком минус, показывающие несовершенство, «безобразия» этого мира. (Стихи со знаком плюс, мажорные, вошли в предыдущую книгу «Пасторали».)

Когда поэт пишет о поэте, чрезвычайно интересна профессиональная оценка стихов. Здесь, как и в комментариях к стихам, Иваск демонстрирует глубокое знание особенных хитростей в игре со звуком, которым обладают и которое оценить могут лучше всех сами поэты. 

Иваск замечает, что в «Антитезе» Чиннова «одолевают жуткие видения», в книге «немало монстров: Полукрысы-полуовощи, Полуптицы-полувши. И над всем этим отвратительным миром царит Рок-шизофреник. <…> Но главный враг Чиннова не пошляк, не лицемер, не палач, а смерть – хотя бы и безболезненная кончина. В его поэзии продолжается вековечное прение живота со смертью (так называлась одна русская повесть 15–16 вв.). <…> Весь этот пережитый Чинновым ужас – древний, общечеловеческий, вместе с нашими обидами, ропотом – явлен в иронических, но и ранящих стихах, родственных Анненскому, или же в кощунственных – с отчаяния, как у Георгия Иванова»[40].

Перейдя к разбору «самой ткани стихов Чиннова», Иваск вспоминал, что в юности, живя в Риге, Чиннов мечтал о чистой поэзии «без фона». «Но позднее понял: нельзя писать только на ‘поэтическом’ языке; все слова хороши, если их поставить на надлежащее место, – даже пошлые (как уверял Анненский) и тем более народные или разговорные, например, эти: ‘Мало-помалу, мало-помалу / И вот и вся недолга...’, т. е. конец, смерть. Но, вместе с тем, кроме отчаяния и иронии, здесь есть звукопись (м, л), и есть музыка, которая снимает или устраняет жуть. Есть у Чиннова еще один прием, тоже не известный академикам. Так, он трижды, как заклинания, повторяет эти раздражительные, нудные или горестные, всем известные речения: Да ну вас... И где уж... Да что там. Выговариваются они в одно слово: данУвас, игдЕуж, даштОтам, и в данном контексте, да еще при троекратном повторении, они становятся какими-то загадочными – не известными грамматике частями речи, может быть, даже склоняемыми, как существительные. Есть близкий этому чинновскому приему прецедент у Анненского – ‘Скажи одно: ты та ли, та ли?’. Эти тали напоминают музыкальную Италию и походят на заклинания (в стихотворении ‘Смычок и струны’). Эти ‘штучки’ Анненского и Чиннова сложнее, тоньше корнесловия[41] Хлебникова»[42].

В одной из последних своих статей «Поэзия Игоря Чиннова» (1985) Иваск в ярком выразительном пассаже дает оценку его стихам, которыми он и всегда искренне восхищался: «Новая музыка Игоря Чиннова сложнее, волшебнее старой его чистой музыки, которая тоже привходит в новую. Слышатся в его стихах издевательские шуточки, но и райские звуки, элегический минор, но и фантастический мажор. Он радует неизвестной еще в русской поэзии игрой воображения: сияющей радугой щемящих воздыханий и резвых радостей. Муза является ему то в образе некрасовско-достоевской клячи, то в образе Резвушки из пушкинского ‘Домика в Коломне’. Техника Чиннова – совершенная, и, если говорить на современном ‘структурном’ языке, каждое слово, каждый звук в его поэзии функциональны, и наши литературоведы найдут у него приемы, которые не снились всем шкловским<[43] вместе взятым. Но существенны не формальные признаки, а прелесть неуловимой души его поэзии: ее горести, радости, игры»[44].

В архиве Чиннова публикуемые здесь стихи с пометами Иваска сохранились отдельно от писем, которые их, возможно, сопровождали. Чисел на листках нет – стихи свои Чиннов почти никогда не датировал. Потому расположены стихи в соответствии с принадлежностью их той или иной книге поэта. Здесь представлены стихи из книг: «Метафоры» (1968), «Партитура» (1970), «Пасторали» (1976), «Антитеза» (1979), «Автограф» (1984).

ПРИМЕЧАНИЯ

<

1. Игорь Владимирович Чиннов (1909–1996) родился в Риге. В последний год войны был вывезен немцами на работу в трудовой лагерь в Германию. После войны оказался в Париже, затем в Мюнхене, где работал на открывшейся в 1953 году радиостанции «Свобода», в 1962 году переехал в США и стал профессором русского языка и литературы. В эмиграции у него вышло восемь книг стихов. В Российской Федерации вышло двухтомное собрание сочинений и другие книги. Похоронен, согласно завещанию, на Ваганьковском кладбище в Москве.?

2. Юрий Павлович Иваск (1907–1986) родился в Москве, в 1920 году семья эмигрировала в Эстонию, после войны оказался в лагере для перемещенных лиц, затем – в США. С 1954 года – доктор философии Гарвардского университета по отделению славянских языков и литератур, профессор. Редактор журнала «Опыты» (Нью-Йорк). Составитель антологии зарубежной поэзии «На Западе» (США, 1953), книги В. Розанова «Избранное» (США, 1956). Автор шести сборников стихов, изданных в эмиграции.?

3. Архив Игоря Чиннова хранится в «Кабинете архивных фондов эмигрантской литературы им. И. В. Чиннова»  Отдела рукописей Института мировой литературы им. А. М. Горького РАН (ОР ИМЛИ РАН. Фонд № 614).?

4. Тексты со стихами сохранились в фонде россыпью, отдельно от писем Ю. Иваска к И. Чиннову, в которые они первоначально были вложены. Всего таких текстов сохранилось 108. Здесь публикуются тексты с более или менее пространными комментариями Иваска.?

5. В журнале «Числа» (1930–1934) Чиннов напечатал стихи и эссе в 6, 9 и 10 книгах.?

6. Чиннов И. Памяти Иваска. – Нью-Йорк: «Новое русское слово». – 1986, 2 марта.?

7. С Георгием Викторовичем Адамовичем (1894–1972), автором нескольких книг стихов и статей, в том числе знаменитой книги статей и эссе «Комментарии» (1967), Чиннов познакомился после войны в Париже. В архиве Чиннова сохранилось 63 письма от него за 1952–1972 годы. В статье «Вспоминая Адамовича» Чиннов писал: «Хотя Адамовичу с восторгом внимали все, однако в монашески-суровый орден этой ‘парижской ноты’ вошли немногие и – не знаю, самые ли талантливые. Всех точнее выразил ее канон Анатолий Штейгер – в стихах по пять-шесть строчек, прозаических по тону, не музыкальных, но щемящих. У самого Георгия Викторовича все лучшие стихи к этой предельной простоте стремятся, ядро адамовичевской поэзии, в принципе, аскетическое, сознательно обедненное и, принципиально, уже незаменимое в своей окончательной, как бы подвижнической очищенности от всего ‘неокончательного’, необязательного, декоративного. Вот пример:

                                                      За все, за все спасибо. За войну,
                                                      За революцию и за изгнанье.
                                                      За равнодушно-светлую страну,
                                                      Где мы теперь ‘влачим существованье’.
                                                      Нет доли сладостней – всё потерять.
                                                      Нет радостней судьбы – скитальцем стать,
                                                      И никогда ты к небу не был ближе,
                                                      Чем здесь, устав скучать,
                                                      Устав дышать,
                                                      Без сил, без денег,
                                                      Без любви,
                                                      В Париже..

Писать стихи, утверждал Георгий Викторович, надо, отказываясь от всего, от чего отказаться можно, оставшись лишь с тем, без чего нельзя было бы дышать». («Новый Журнал». 1972. № 109. С. 139. )?

8. Иваск Ю. Письмо об эмиграции. – «Мосты». Сборник статей к 50-летию русской революции. – Мюнхен. 1967. – Сс. 170-171.?

9. Альманах «Три юбилея Андрея Седых» (Нью-Йорк, 1982) был посвящен восьмидесятилетию и юбилеям творческой и редакторской деятельности. Андрей Седых (1902–1994) в 1973–1994 годах был главным редактором газеты «Новое русское слово» (Нью-Йорк).?

10. В сборник А. Седыха «Пути, дороги» (Нью-Йорк, 1980) вошли и его впечатления от поездки в 1929 году в Прибалтику – «Там, где была Россия: Путе-вые очерки поездки в Латвию». А. Седых написал больше десяти книг прозы.?

11. Журнал «Опыты» выходил в Нью-Йорке с 1953 по 1958 годы. С 1955 по 1958 год редактором журнала был Юрий Иваск.?

12. Ремизов Алексей Михайлович (1877–1957) эмигрировал в 1921 году, с 1923 года жил в Париже, печатался на русском и французском языках, автор около восьмидесяти книг; писал слогом, восходящим к семнадцатому веку, что еще подчеркивал своим каллиграфическим почерком в духе эпохи «узорочья». Одаривал грамотой Обезволпала наиболее ценимых им писателей-друзей.?

13. Шлифштейн Стерна Леонтьевна (Израилевна) (14.04.1908, Вильно – ?) – дочь Израеля-Лейба Ароновича Шлифштейна, зубного врача и видного культурно-общественного деятеля таллиннской еврейской общины.?

14. Иваск опубликовал письма Поплавского (1930–1931 годы) в «Гнозисе» (Нью-Йорк. 1979. № 5-6. – Сс. 201-211).?

15. Газета «Возрождение» выходила в Париже в 1925–1940 годах. Сначала как еженедельник, с 1936 года – ежедневно. Поэт и критик Владислав Фелицианович Ходасевич (1886–1939) с 1927 года был заведующим литературным отделом газеты и регулярно печатал свои статьи.?

16. Газета «Последние Новости» выходила в Париже в 1920–1940 годах. Георгий Адамович с 1927 там регулярно печатался. В то время у них с Ходасевичем шла дискуссия о роли искусства, в частности – литературы. Адамович считал, что в данный исторический момент в эмигрантской литературе важна не эстетическая сторона произведения, а «человеческий документ». Чиннов вспоминал, что Адамович роль мастерства «склонен был преуменьшать. И на Монпарнасе, в отличие от Ходасевича, не обучал ремеслу, а больше призывал молодых поэтов ‘сказаться душой’, если не ‘без слов’, как мечтает Фет в одном стихотворении, то с минимумом слов – самых простых, главных, основных, – ими сказать самое важное, самое нужное в жизни». («Вспоминая Адамовича» // «Новый Журнал». 1972. № 109. – С. 139.) Ходасевич ему возражал.?

17. Иваск Ю. Чудаки // Три юбилея Андрея Седых. – Нью-Йорк. 1982. – C. 184.?

18. Бем Альфред Людвигович (Алексей Федорович. 1886–1945?) – историк литературы. Руководил литературным объединением «Скит поэтов» (Прага, 1922–1940).?

19. Цитируется стихотворение 1930 года Георгия Владимировича Иванова (1894–1958):

                                                      Хорошо, что нет Царя,
                                                      Хорошо, что нет России,
                                                      Хорошо, что Бога нет... –
                                                      Только желтая заря,
                                                      Только звезды ледяные,
                                                      Только миллионы лет.
                                                      Хорошо – что никого,
                                                      Хорошо – что ничего,
                                                      Так черно и так мертво,
                                                      Что мертвее быть не может
                                                      И чернее не бывать,
                                                      Что никто нам не поможет
                                                      И не надо помогать.

Также цитируется последняя, вторая, строфа его стихотворения:

                                                      Был замысел странно-порочен,
                                                      И все-таки жизнь подняла
                                                      В тумане – туманные очи
                                                      И два лебединых крыла.
                                                      И все-таки тени качнулись,
                                                      Пока оплывала свеча. 
                                                      И все-таки струны рванулись,
                                                      Бессмысленным счастьем звуча...

?

 

20. Цитируются стихотворения А. А. Фета (1820–1892): «Шепот, робкое дыханье, / Трели соловья…» (1851) и «Измучен жизнью, коварством надежды...» (1864).?

21. Иваск Ю. Чудаки... – Сс. 184–196.?

22. Письма М. И. Цветаевой Ю. П. Иваску (1933–1937 гг.) // Русский литературный архив. – Под ред. М. Карповича и Дм. Чижевского. – Нью-Йорк. 1956. – Сс. 212–242.?

23. Державин Гавриил Романович (1743–1816) – поэт, в творчестве которого Иваска привлекала, среди прочего, яркость в описании бытовых деталей, бытовая лексика.?

24. Приводятся строки Марины Ивановны Цветаевой (1892–1941) из трагедий «Ариадна» (1924), «Федра» (1927) и из стихотворения «Попытка ревности» (1924).?

25. Дон Жуан в стихотворении Александра Александровича Блока (1880–1921) «Шаги командора» (1912).?

26. Иваск Ю. Чудаки... – Сс. 184–186.?

27. Чиннов И. Памяти Иваска. Там же.?

28. Площадь Шарль-де-Голль-Этуаль в Париже.?

29. De la maison – из дома (фр.). Из перечисленных салонов – «домов», – где «принимали», – Чиннов, пока жил в Париже (до 1953 года), бывал постоянно на «четвергах» Ивана Алексеевич Бунина (1870–1953). Часто бывал у Сергея Константиновича Маковского (1877–1962) в салоне Анны Морисовны Элькан, которая стала секретарем издательства «Рифма», а председателем с момента основания в 1949 году по 1957 год был Маковский. Чиннов помогал Маковскому. Его книга стихов «Монолог» (1950) вышла там в числе первых. А книга «Пасторали» (1976) – в числе последних. Часто бывал у Ремизова на улице Буало. У Ремизова был свой круг почитателей и друзей. В письме Чиннову от 2 января 1954 года он писал, называя некоторых из них: «О Вас вспоминают Н. Резникова, Горская, Емельянова, Копытчик. И все ждут вашего возвращения в Париж». Копытчик – это С. К. Маковский. (ОР ИМЛИ РАН. Ф. 614. Оп. 3.1. Ед. хр.21.) Бывал с Адамовичем у Николая Александровича Бердяева (1874–1948) в Кламаре, где раз в неделю устраивались «воскресенья» – там на чаепития собирались друзья и почитатели философа. Среди них были и просоветски настроенные граждане. Бывал Чиннов, конечно, в монпарнасских кафе, где собирались русские поэты и писатели. У Мережковских Чиннов не бывал. Их «Зеленая лампа» прекратила свое существование в 1939 году – до появления Чиннова в Париже. «Новоградский круг», о котором упоминает Иваск, тоже существовал в 1930-е годы. Он формировался вокруг журнала «Новый град», одним из основателей которого в 1931 году стал хороший знакомый Иваска Георгий Петрович Федотов (1886–1951). А в 1935 году по инициативе монахини Марии (в миру Елизавета Юрьевна Скобцова. 1891–1945) было создано благотворительное и культурно-просветительное общество «Православное дело». Упомянутый свято-сергиевский круг – это Свято-Сергиевский православный богословский институт, ставший одним из духовных центров русской эмиграции. Был создан в 1925 году и существовал на территории Сергиевского подворья в Париже.?

30. Письма опубликованы: Сто писем Георгия Адамовича к Юрию Иваску (1935–1961) / Предисловие, публикация и комментарии Н. А. Богомолова // Диаспора: Новые материалы. Выпуск V. СПб., 2003. – Сс. 402-557.?

31. Иваск Ю. Разговоры с Адамовичем / «Новый Журнал». 1979. № 134. – С. 93.?

32. Иваск изучал творчество Василия Васильевича Розанова (1856–1919) и в 1956 году выпустил сборник его произведений.?

33. Иваск находил общие настроения в стихах Иннокентия  Федоровича Анненского (1855–1909) и Игоря Чиннова.?

34. Иваск Ю. Поэзия «старой» эмиграции // Русская литература в эмиграции. Сборник статей под ред. Н. П. Полторацкого. – Питтсбург. 1972. – С. 64.?

35. Основной идеей религиозной философии Владимира Сергеевича Соловьева (1853–1900) была София – Душа Мира, «Вечная женственность», мистическое космическое существо, понимаемое как замысел Бога о мире. ?

36. Иваск Ю. Поэзия «старой» эмиграции. См. № 34.?

37. Там же.?

38. В книге Вячеслава Иванова и М. О. Гершензона «Переписка из двух углов» (1921) Вячеслав Иванович Иванов (1866–1949) говорит о лестнице Эроса и иерархии благоговений, а также о лестнице Иакова, по которой сходят и восходят ангелы, что символизирует творческий процесс. По его мнению, это движение вечно, как и существование и возрождение культуры.?

39. Чиннов И. Памяти Иваска. См. № 6.?

40. Иваск Ю. Игорь Чиннов. Антитеза // «Новый Журнал». 1980. № 138. – Сс. 224-225.?

41. Согласно теории Велимира (Виктора Владимировича) Хлебникова (1885–1922) о «корнесловии» – омофонические слова или корни сводятся к «пракорням», растворившимся в обиходном значении слова.?

42. Иваск Ю. Игорь Чиннов. Антитеза. – См. № 40.– С. 225. Цитируются стихи Чиннова: «Где-то светлый Бог, где-то вечный свет…» (кн. «Антитеза»), «Мало-помалу, мало-помалу…» (кн. «Антитеза»), «Да ну вас, да ну вас, да ну вас…» (кн. «Пасторали»).?

43. Имеется в виду литературовед Виктор Борисович Шкловский (1893–1984).?

44. Иваск Ю. Поэзия Игоря Чиннова // Литературный курьер. 1985. № 11. – С. 28.?