Михаил Айзенберг

* * *

Нервное, фестивальное здесь кино.
Много своих, и не все они заодно.
Перебираешь в памяти, сколько нас,
вот и опять на кого-то не хватит сил.
Раз не меня ждут у билетных касс,
я и не вспомню всех, за кого просил.

Важно знать про кино, что оно окно.
Как ни смешно, тяжело от его гримас,
но в темноте можно убавить звук
и дожидаться, пока угостят вином.

И открывать то, что на этот раз
можно открыть, можно считать окном.

* * *

Обдавая нас легким паром,
ты куда со своим самоваром?
С закадычным своим братком,
обжигающим кипятком,

вслед за всадником безголовым,
отпускающим удила,
ходим Скатертным и Столовым,
где ни скатерти, ни стола.

На газетке и на скамейке,
в подворотне почти родной
заряжаются батарейки
всякой связи беспроводной.

За одними стряхнули скатерть,
за другими протерли стол.
Только где мне теперь искать их
в новом мире полупустом?

Мне показана в назидание
чья-то юность – твоя, моя –
но в легальном переиздании
с комментарием холуя.

* * *

Тихо говорят, вкрадчиво:
это не твоя вотчина
и не для тебя складчина.
Вот и ничего страшного,
если не возьмут с каждого;
если в ход идет разное,
да и не всегда редкое –
терпкое твое красное.
Белое идет крепкое.

Тут и возразить нечего,
только свет гасить с вечера.

Или говорят ласково:
всё теперь пойдет наскоро,
не зажжет окно звездками –
серыми зашьет досками.

* * *

Мальчик, рисующий длинные линии
карандашом на стене.
Света всё меньше, и день всё тоскливее,
но не по нашей вине.

Сам коридор излучает уныние.
Свет изойдет дотемна.
И всё длинней карандашная линия.
Всё зеленее стена.

* * *

И какой отправиться дорогой,
если нам не надо ни одной,
в эту даль с небесной поволокой
и полупрозрачной пеленой.

Сотни не проявленных расцветок
слепо растворяет белизна.
И как снежный дым, слетевший с веток,
тихо осыпается страна.