Марина Эскина
Три посвящения с предисловием и послесловием

ПРЕДИСЛОВИЕ. ВАРИАЦИИ НА ТЕМУ 62-ГО ПСАЛМА
Любишь ли ты человечество так, как люблю его я, –
не очень? Даже сбившееся гуртом, оно ничего не весит;
завалилось, как трухлявая изгородь, в тупике, как заросшая колея;
весомее воздух или что там гоняет по миру вести.
Думают скверно, что ни скажут, всё – ложь.
Училка Валентина Яковлевна и директор Антон Петрович
коварнее Дарт Вейдера, им вынь да положь,
линейкой бьют по рукам за дорогу, уходящую в даль, и «Остров сокровищ»
Не разобрав, где сила, где милость, всегда в борьбе,
человечество поклоняется филантропии, войне, геному.
Благослови меня одной любовью – к тебе,
глядишь, научусь из нее всему остальному.

* * *
         Памяти А. П. Афанасьева
В приложении к энциклопедии Британник от 21-го года
читаем, что Ленин был немецким шпионом,
дойче марки давали ему на скупые расходы,
купили билет в Финляндию, по вагонам, товарищи, по вагонам;
папиросной бумаги, гибкий, в зеленой коже, тысячестраничный том,
если вглядываться, сняв очки,
видишь, как Ленин неуклюже лезет на броневик, а потом
бронзовеют ноги, руки, зрачки...
Том пережил своего хозяина-профессора,
соавтора учебника «Общая Физика», стоявшего у истока,
зато профессор не пережил ареста коллег и стресса, и
стыда от подмены авторов в переиздании, умер до срока
или вовремя, во время Пулковского дела,
да мало ли, к сороковому году соседи уже отлично знали
механику и терпеливо ждали выноса тела,
и дождались, родственники профессора отпевали;
теперь живут его правнучатые племянники –
кто в Британии, кто в Штатах, кто во Франции, кто в России покуда,
в книжном шкафу на Промышленной пылится Британника,
Ленин – в мавзолее, а профессора все забудут.

* * *
         Памяти Р. И. Матвеевой («Бунчика»)
В детство, в Зеленогорск, на дачу, где обиды прощают быстро,
где забудут горе или со стеклянными «секретами» закопают,
где бидончиками носят воду с колонки, где канистры
из-под керосина пахнут пирогами с черникой, где слепая
Елена Ивановна вяжет крючком авоськи в свой безвременный отпуск,
а сестры ее: Серафима-злюка и баба Рая-труженица, добрый ангел,
пасут двух девчонок: черняночку (Раиной мужней родни отпрыск)
и беляночку-внучку, которую одну на всех им Бог дал.
В Зеленогорск, на дачу, где даже споры «кому ангел роднее»
кончаются миром, компотом из лéдника, ожиданьем
приезда родителей, чаем за большим столом, портупеей
сына хозяйки, лейтенанта, на которого девочки глядят с обожаньем.
В детство впадаю, впереди нескончаемой полоской лета
щавель, земляника; чьи-то руки небольно мажут коленки йодом,
и уже безразлично, какая будет вечность – та или эта,
воскресенья, встречи; на остановке автобуса полно народа.

* * *
         С. Б.
Было недетским эхом,
смехом советским,
было той самой соломкой,
соломинкой ломкой,
льдиной, треснувшей под палаткой,
мёбиусом лыжни, началом лжи,
сестрой и братом,
острым, режущим краем.
Было чистилищем, раем,
исповедью торопливой,
гжелью
голубиной глумливой,
то – сном, то – целью,
медоносной пчелой и жалом,
бредом, золой, пожаром.
Было городом вечным,
не первым встречным,
молочным,
лунным привкусом на губах.
Было осенним лесом
в косых лучах,
просекой сосновой, брусничной,
бестолковой синичьей
трескотней,
пограничной радугой.
Было мерой
всему,
войной и миром.
Стало живой струной
между тобой и мной.

ПОСЛЕСЛОВИЕ
Воспоминанья обмелели,
Но есть и повод быть счастливым:
Ворона ветхая на ели
И взмахи чаек над заливом.
Почти банальная свобода,
Вне времени, тем паче – года,
Та, для которой нет закона,
Молчит в тумане заоконном,
Где дюны окликают дюны
И ветру вечно вторит ветер,
В забвеньи правды гамаюнной,
В презрении к минутной смерти.

         Бостон