Марина Эскина

Не смотрю утром новости, и без них узнаю –  
все невинно убиенные уже в раю, – 
говорит огонь, который под сердцем в груди зажат,    
а убийцы – кто камнем лежит в земле,
кто разлагается заживо в своем кремле –
выстроились в очередь в ад.

Из прапамяти торчит арматура взорванных стен,
рассеченное время ничего не дает взамен,
это мама, в придачу к теплу и ласке, мне
доверяет свою блокаду, прерывая зло,
отодвигая ложь, хочет меня защитить крылом
своей детской боли, в которой я, как в броне.

Мы с утра теперь не смотрим друг другу в глаза,
потому что взглядом не пересказать,
что случилось в этом безумном мире за ночь,
потому что «гибель богов» – это смерть детей,
и царапать ногтями грудь не поможет ей,
матери, что в живых осталась.

Даже у музыки не хватает в октавах нот,
кроны сломаны, сожжены, ветер в них не поет,
дома нет, неужели цветы расцветут без спроса
там, где был палисадник, где нет сейчас ничего,
ни весны, ни пения птичьего,
только лакримоза.


* * *
Язык только запинается,
отвечая воющей заумью
на зияющий ужас ясности,
отраженный твоими глазами
нет, не сто, десять тысяч лет назад,
мир, ты так же сегодня чудовищен...
ямб, хорёк, амфи-бия... что еще
дыр бул щыр я могу сказать


* * *
я – никто,
я – щепка, отлетевшая от разбитой
оконной рамы,
нас много, щепок;
дом стоит, как эксгибиционист,
демонстрируя свои интимные части
всему миру – кухонные шкафчики,
невымытую посуду в раковине;
нет, это поруганная еврейка,
в разодранной одежде,
идет, спотыкаясь, вдоль улицы,
подгоняемая улюлюканьем, взрывами
хохота/снарядов,
им обоим нечем прикрыть наготу;
сознание/память воспроизводит увиденное
снова и снова
и деревенеет,
я щепка,
я никто.

					Март–Апрель, 2022