Ганна Шевченко

* * *
Значит, ему угодно,
если рассвет трехцветен,
и потому сегодня
только окно и ветер.

Розовые подсветки
воссоздают свеченье
кленов, и в каждой ветке
высшее назначенье.

Воздух звенящий, свежий,
легкий, холодный самый,
вскинув ладони, держит
шум над бездонной ямой –

город, который лепет
топот, богат жильцами
и потому не меркнет.
Меркнет в оконной раме.

* * *
Откуда ни возьмись, вползает дым.
Под окнами, под тополем моим
свалился день, готовый к усыпленью,
внутри простой кухонный колорит –
вскипает чайник, лампочка горит,
но для чудес не место, к сожаленью.

В изнаночных шелках сидит парша –
моя, сурьмой крапленая, душа,
зажатая, как хвост, в дверном проеме,
ползет все ниже в транспортной клети,
как в ступоре – ни выйти, ни войти,
ни обойти, ни сократить в объеме.

О ком поешь, наивная, о ком,
касаясь нежной правды языком,
под ребрами вынашивая трели?
Есть у окна особенность одна –
в нем темнота вечерняя видна
и фонари горят в конце тоннеля.

* *
Ночью небо в черном своем дуршлаге
промывает звезды, и до зари
от любви числа и цветной бумаги
новые родятся календари.

И ясней становится с каждой датой,
что мы сверху сброшены на убой
и пасет нас временный соглядатай,
ну и пусть, не страшно, ведь мы с тобой
превратимся в пыль, погоди немного,
позади района – несложный лес,
и пересекает его дорога
с белою маршруткой наперевес.

* * *
На это глядя, кажется: у входа
в безоблачность размыло берега –
на улице счастливая погода,
лежат у дома покатом снега.

Отворены небесные порталы,
и солнце, многоуровневый бог,
подсвечивая снежные кристаллы,
лучи свивает в огненный клубок.

Ершится воздух, холоден и светел,
от формы колебания суров –
его вчера придумали, чтоб ветер
качал пустоты стенами дворов.

И он заходит в твердые рябины,
то здесь колышет веткою, то там,
собою заполняет сердцевины,
дыханье дарит птицам и котам.

* * *
Я не знаю, в чье сердце плачет твоя жилетка,
у одежды характер странен, чудны запросы,
мы, как шахматные фигуры, расставлены в темных клетках,
до поры до времени, жалки и безголосы.

Рассказать о юбке? Да, расскажу о юбке.
Если вокруг себя завращаюсь плавно,
белый шелк последней моей покупки
припадет к коленям. Теперь о главном:

по ночам я смотрю на небо, как в свой компьютер,
и оправдываю неудачи системным сбоем,
но однажды проснусь другая, в одно из утр
понимая, что стало солнечно нам обоим.

* * *
Видится труб заводских
дымом задернутый ряд,
город спокоен и тих,
птицы на ветках сидят.

Белого света клубок
тонет в парах щелочных,
окна зашторены – Бог
мир познает через них.

Город бесстрастен на вид.
Слева по трассе пустой
едет машина. Стоит
дерево перед рекой.

* * *
Март отошел, апрель явился, его коллега,
снег потянул, как скатерть, и нету снега,
лишь на задворках мусор – следы попойки.
На каждом квадратном метре свежие новостройки.
Что бы сказал на все это Генри Торо?
Окраина. Выходной. Неподвижный город
чем-то похож на сказку, где спящая королева
так и лежит в гробу под засохшим древом.
Светятся окна кухонь уютным светом –
некому выходить на трассу шальным, раздетым.
Рамы из пластика, стильные занавески –
что бы сказал на все это Достоевский?
Отданы за неделю Москве молодые соки,
движется жизнь по маршруту Каширка–Сокол,
в камень сбиваясь от ежедневной тряски.
Что бы сказал на это Кратет Фиванский?