Евгений Терновский

НА СМЕРТЬ М. Л.

Прощай, мой верный друг, мы свидимся нескоро,
лишь за чертой судьбы – где солнечный осколок
сквозь чащу туч сверкнет и позовет во тьму...
Хотел бы я вернуть тот час, тот день, ту встречу,
когда обоим нам сиял бретонский вечер, –
но не бывать тому,

поскольку только смерть не знает повторенья.
И оттого, что жизнь – летучее творенье,
где повторимо все, что совершится днесь,
я поиском себя отныне не терзаю,
не возношу мольбы, не жду и не дерзаю
твою услышать весть.

Тропою или вплавь, – скрывайся, удаляйся,
плыви Бог весть куда по всем законам галса.
Повсюду и везде равновелик потоп.
В итоге, всем дано – безверию и вере, –
кому к Коциту плыть, кому пристать к Цитере, –
для всех один поток.

Ставь парусá смелей. Пусть бесится на рее
Зюйд-ост или зюйд-вест, по прихоти Нерея,
прочь от морских тревог и от земных тенёт!
От жизни далеко, но близко до причала,
где воздыханий нет, ни скорби, ни печали,
где вечной жизни нет.

Ни гида-толмача, ни грубого Харона,
чтобы ввести тебя в загробные хоромы, –
известен и без них тебе последний рейс.
Подвижен тримаран, еще быстрей – забвенье,
как месть небытия – за счастие, за пенье,
за дар или за крест.

Что ж, удаляйся, друг. Приму и не нарушу
отплытие твое, и не взгляну снаружи
на век, что без тебя пустынен, как пустырь.
Пусть стынет, далеко от дамбы и от дома,
от арморийских туч, от пики волнолома,
опустошенный мир.

* * *
Теперь и походка, старея,
уже обгоняет меня.
Промчалось полвека (скорее –
вся вечность!) с вчерашнего дня.

И те, кому памятен был я,
и те, кто меня позабыл –
покрыты серебряной пылью
и времени, и могил.

         Париж