Андрей Грицман

ЛИТПРОЦЕСС

Строфы и строки
Премии грамоты 
Русская грамота 
Анжамбеманы
Прения, чаяния
Силлаботоника
Резко, как выстрелом, – всё позабыто
Только просодия протоотчаяния

Только подсчеты заметки и списки
Стингеры, Танки и БТРы
Сводки, сирены, черные скверы
И перебежки в радиус риска

Всё, что накатано,
Всё, что написано,
Стало бессмысленно
В зоне безумия
Харьков Херсон Мариуполь и Сумы
В жженном мозгу
Бешеным зуммером

Вот и хватило на век наш
Беспамятный 
Крови текучей
Горючего черного 
Жовто-блакитного от возгорания
Рваное жовто-блакитное знамя
Реет над нашим обугленным зданием.


* * *

После римских чудовищных игрищ
Азазель судьбоносный вздремнул.
Съел на завтрак питательный овощ,
На экран полнокровный взглянул

Просчитав в перерыве медали
он холеные рыла собрал.
Приказал нажимать на педали,
закрутился смертельный аврал

Море, небо, земля – всё покрылось
мокрым, слизистым слоем речей.
И кивают холеные рыла
обладателю страшных ключей.

Смертно смотрят из нашего века
кто коснулся последнего дна.
Пахнет серой, и кровью, и мраком,
И идет не война, а резня. 


АВГУСТ. 1968–2008

Преображенье. Осень не настала.
Пьянящий дух от яблок, крови, водки.
Я помню паровоз «Иосиф Сталин»
и у Джанкоя ржавую подлодку.

Свободный мир за пару километров:
Комфорт Москвы с ее теплом утробным,
с загробной вьюгой, поземельным ветром.
Родной брусчатки хруст на месте Лобном.

За сорок лет уж все давно забыли
цветы на танках, как навис Смрковский
над площадью, где Кафка в черной пыли
писал письмо Милене, ставшей дымом.

Броня крепка и танки наши быстры
по Приднестровью, по пустыне Гори.
Мы – по долинам и по дальним взгорьям,
от тихой Истры до бурлящей Мктвари.

За сорок лет ракеты заржавели,
сотрудники попали в президенты.
Всё так же Мавзолея сизы ели,
хотя и потускнели позументы.

Но черная река всё льет на запад,
и шоферюга ищет монтировку.
Над Третьим Римом хмарь и гари запах
и ВВС на рекогносцировке.


ХРОНИКА ТЕКУЩИХ СОБЫТИЙ
 
Мы ведь всё уже проходили.
Газеты – плохо выученный урок.
Словно свет небес погасили,
стал не виден обитый нами порог.
Где не раз спотыкались, ломали
кости, надежды, и судьбы тех,
кто лежит в гробу, как в школьном пенале,
взяв на память свой первородный грех.
А ему не до нас. Ждать потопа, Гоморры?
Кто знает плату за идиотизм?
Молчит, задремав, Средиземное море,
закатным оком блеснув на миг.
Что делать? Ответ сгноили. Но всё же:
детей не есть, барана разбить,
кровь не хлебать, и тогда забрезжит
на той стороне, где земля родная,
охранная линия береговая,
до которой нам
никогда не доплыть.


ОТЧЕТ О ПОЕЗДКЕ

Побывал я недавно в стране ГРУ,
где алеет восток на пустом Москворецком.
Там хожу по проезжей, искушая судьбу.
Что ж в Москве не бывал я в мертвецких?

Были лучшие годы – серебряный спирт,
Жигули, то есть пиво с прицепом.
Где в больничном листва прошлогодняя спит,
Via Vitae – пустынным лицеем.

Ну а мне-то что нужно? То девушкам знать.
Украшают пленер тот унылый.
Если честно – им нечего больше и ждать.
На перроне судьба их застыла.

А они все же верят в живую судьбу.
Понимаю и тоже я верю.
Помню светлых, им тесно в осинном гробу.
Запах почвы, пропитанной серой.

Как и раньше, шеренги на запад идут.
Край наш скошен полковничьей бритвой.
Каждый третий ступает по тонкому льду,
и на свору шипит Лжедимитрий.

Поучают детей в ожиданьи татар.
И грозят нам светящейся палкой.
По сосудам плывет маслянистый товар.
Хорошо всё. Людей только жалко.


* * *

«Слово и дело! Слово и дело!»
Клочьями крик по замерзшей равнине.
Снова ворота помечены мелом.
Леший с корягой ждет и поныне.

Всё еще звон от монгольского гона.
Всё еще свет от костров поминальных.
Теплится кровь от тихого Дона.
Гуд поездов товарных и дальних.

Выдох и вдох на широких равнинах.
Слышится колокол по перелескам.
Щерится чаща в дзотах и в минах.
Но по прилавкам колбасных обрезков,

пива навалом, воблы и сала,
наглых девиц и бездонного газа.
А на Днепре им все еще мало!
Мало им было с прошлого раза!

Еле заметен на небе едином
облик звезды первоначальной.
Дышим ползущим удушливым дымом,
вместо бесцельно погибших печальных.