Валентина Синкевич

Стихи разных лет
Из книги «При свете лампы»

В год 90-летия Валентины Синкевич, в 2016-м, русско-американские поэты совместными усилиями выпустили сборник избранных стихотворений поэтессы «При свете лампы». Стихи для сборника отбирала сама Валентина Алексеевна; ей принадлежит и название книги.

СОЛО

Первое, что я помню: были какие-то странные звуки,
нестройные и непонятные, как иностранный язык.
Но из этого хаоса, из радости этой и муки
песня рождалась, к ней мой слух не привык.

Ещe не зная слов и не понимая мотива,
я повторяла что-то, стараясь подражать другим,
старалась петь в унисон, слова произносить красиво,
и не могла. А регент был суров и нетерпим.

И я ушла из большого и стройного хора,
и вдруг запела, сама сочинив слова и мотив.
И пою сейчас, ни перед кем не опуская взора,
не заботясь, чтоб стих был гладок и голос красив.

НОЧЕНЬКА

Эта ночь, эта ночь,
                 эта ноченька.
Только лучину уже не найти.
Скушно мне,
                 но и тебе ведь не весело,
если мы мимо в пути.

Что тебе, что тебе, бедному,
эта оттепель, если зимой
заколдует мороз над бездною
между тобою и мной?
Потому отдаю,
                 не ликуй – не раю,
я его и сама не знаю.
Отдаю тебя просто судьбе –
отсылаю тебя к тебе
в эту ночь,
                 в эту ночь,
в эту ноченьку.

В НОРВИЧСКОМ УНИВЕРСИТЕТЕ (ВЕРМОНТ)

Я пишу отсюда письма длинные, странные.
Сколько дней телефон мой молчит,
будто улетела в иноземные страны я,
где высокие сосны и тяжелых ступеней гранит.

Телефон мой молчит. Но перо ворожит над бумагою,
каждый шорох вбирая и каждый вздох.
Шлю приветы я городу с каменной влагою
и жарой, с неизменною рифмой на – ох!

Я играю вслепую здесь со студентами:
говорю, как велик непонятный им русский язык.
А деревья сверкают зелеными лентами,
и срываются птицы со щебетанья на крик.

Всё здесь: книги, столы и лампы настольные
не похожи на мой домотканый уют.
Не моя Пенсильвания и не моя Калифорния,
а зеленые горы, что прямо из окон растут.

И великий отшельник – между изгнаньем и славою –
знаю – путь свой тяжелый не здесь завершит,
где береза могучая с головою кудрявою
по-английски о чем-то мне шелестит.

ДЕНЬ СВЯТОГО ВЛАДИМИРА НА ФЕРМЕ РОВА

О, этот сон, что иных степей привольней!
Если крепко спать – непременно приснится он.
Но на каком инструменте и с какой колокольни
ты услышишь плясовую и погребальный звон?

А в День святого Владимира белый ангел,
превозмогая нью-джерсийскую влажную жару,
благословляет люд и воинов, которых спасал Врангель,
и трапезу в этом полурусском бору.

Мы стекаемся сюда, уже старые и больные,
на звон колокольный во Владимиров День,
на звон, который звучал вот так еще при Батые –
от больших городов до глухих деревень.

И поются лихие песни, и пляшутся пьяные пляски,
купают, обжигаясь, красных черногривых коней,
покуда на автострадах небывалой окраски
станет сверкать лавина автомобильных огней.

И я забываю звук иностранной речи
и, срывая голос, кричу какую-то дикую строку,
в которой кони, костры, отголоски Запорожской Сечи...
И до следующего Дня Владимира слово каждое берегу.

7.30 УТРА

Утро – всегда вдруг.
Утром звонит друг
из другого сна,
другого окна.
И я,
         она
отвечаю,
                 отвечает
тебе,
         ему
из моего,
                 её сна.
И я,
         она
сплю,
                 спит,
а телефон
звонит,
                 звонит.
И я,
         она
не пойму,
                 не поймет,
почему из пустоты
зовёшь ты,
зовёт он,
почему телефон
звонит
в 7.30
                 утра...

ПРИ СВЕТЕ ЛАМПЫ

Лампа еще горит, но осень уже посетила мое тело,
и листья падают, и на деревьях не горят.
А в тесном доме моем, когда лампа над книгой горела,
я прислушивалась – чтó твои мысли мне говорят.

Тесно жить нам вдвоём, – говорили они. Тесно.
День святой Валентины – день рожденья твоего стиха.
Мы с тобой одной крови, но всё же из разного теста –
только мало от святости – больше у нас от греха.

В тесном доме моем лампа горит ночами...
Старая мебель, книги. И соломенный матрац –
тот, из детства, – в моем кошмаре всё вверх ногами –
то всплывет замок, то какой-нибудь Алькатрац.

А лампа горит. И рука выводит вот эту строчку.
Мысли твои говорят, что ничего уже не спасешь.
Как перед казнью, ты на груди рванул сорочку,
и кто-то из-за голенища вытаскивает острый нож.

Но всё это бред. Вот книги, они со мною от самого детства.
Когда рушилось всё – спасали их и фамильные образа...
В тесном доме моем книги, когда никуда не деться,
когда светит солнце, а будто бы разыгралась гроза.

В тесном доме моем картины шепчутся ночами,
они слышат твои мысли и волнуются о моей судьбе,
и стараются усыпить меня красочными речами,
в которых столько неправды, красивой неправды о тебе.

Когда прятались в погребе, и бежали чужие солдаты,
предвещая путь на Запад, откуда не возвращаются поезда…
Вспоминается многое, но забываются лица и даты,
и забывается – с какими словами рифмовалась беда.

В тесном доме моем ныне находят приют люди и звери,
книги с твоими картинами знают неведомую нам ворожбу.
Пусть говорят твои мысли, что в будущем ничего не будет.
Всё справедливо. И я благословляю свою судьбу.