Сергей Шиндин

Сергей Шиндин

Габриэль Гершенкройн. Штрихи к портрету

Часть II[1]

ГЕРШЕНКРОЙН В ОДЕССЕ: 1914–1920

В дальнейшей биографии Гершенкройна мандельштамовское «присутствие» уже практически незаметно или возникает только опосредованно. В середине 1910-х годов, очевидно оставаясь в самом центре культурной жизни «черноморской столицы», он был близок кругу поэтов, сформировавшемуся вокруг изданных ими в Одессе (и вызвавших хотя и неоднозначный, но исключительно широкий, можно сказать бурный, общественный резонанс) альманахов «Шелковые фонари» (1914), «Серебряные трубы», «Авто в облаках» (1915), «Седьмое покрывало» (1916) и «Чудо в пустыне» (1917). В разное время и с разной степенью активности в эту стихийную поэтическую группу входили Эдуард Багрицкий, Исидор Бобович, Семен Кесельман, Петр Сторицын, Анатолий Фиолетов, Георгий Цагарели и др., приглашенными авторами были Маяковский, Третьяков, Шершеневич1. Близкие отношения этот круг поэтов поддерживал с участниками Общества (товарищества) независимых художников – живописным объединением, среди самых заметных представителей которого были Георгий Бострем, Исаак Малик, Израиль Мексин, Амшей Нюренберг, Сигизмунд Олесевич, Николай Скроцкий, Теофил Фраерман и др.2, в том числе и Сандро Фазини, оформлявший некоторые из названных альманахов3. Одним из организаторов объединения выступил Гершенфельд, ставший его бессменным руководителем (1917–1920)4; при этом выставочная активность художников часто происходила в тесном взаимодействии с музыкантами и представителями «левых» литературных групп; в качестве одного из наиболее ярких примеров подобного рода «синкретизма» можно привести эпизоды, связанные с выставкой общества, проходившей в Городском музее изящных искусств с 26 ноября 1917 по 7 января 1918 года. Так, 17 декабря там состоялся «поэтический утренник», в котором, в частности, принял участие и Александр Биск: «Общество ‘независимых’ художников, желая ознакомить публику с новейшими достижениями в искусстве, кроме лекций устраивает на выставке ряд художественных ‘утренников’, посвященных поэзии и музыке. Сегодня в 1 ч. дня на выставке состоится поэтический ‘утренник’» («Одесский листок». 1917. 17 дек. С. 6.); «Общество ‘независимых художников’ кроме лекций устраивает на своей выставке ряд утренников. Сегодня в 1 час дня на выставке состоится ‘поэтический утренник’. Молодые поэты будут читать свои новые произведения. Участвуют А. Биск, А. Горностаев, Б. Бобович, В. Катаев, А. Соколовский, А. Фиолетов» (Выставка независимых художников // «Одесские новости». 1917. 17 дек. С. 3)5.

Большинство поэтов этого круга, как и, в частности, Гершенфельд, были активными участниками деятельности ЛАКа. Подробное красочное описание этого оставил в своих написанных в эмиграции ярких воспоминаниях Перикл Ставров («Новое русское слово». 1952. 6 янв., 12 янв.), рассказывая о соседствовавшем с клубом саде и его «обитателях»: «Садик был очень симпатичный или, по крайней мере, таким он мне сейчас кажется. Трельяжи из зелени, все под теми же акациями, сверху – ночное беспредельное небо, полная луна, превращавшая все в какую-то оперную декорацию. Конечно, при том самогонная водка, стыдливо подававшаяся в закрытых чайниках. Революции тогда полагалось быть не только улыбающейся, но и трезвой, хотя бы для виду. – Каждый вечер приходили в клуб молодые писатели (действительно молодые!) писатели и поэты. Валя Катаев – в необычной форме. Он эти формы очень любил и впоследствии, в связи со сменой властей, их соответственно менял. Мы называли его гусаром, так как был он полон жажды ‘врубиться’ в литературу, завоевать. Напористый был молодой человек. – Приходил и Юрий Олеша, низенький, коренастый, талантливый и нахальный. Он тогда еще был поэтом, звезду Альдебаран воспевал, но будущее свое предвидел и о длинном романе заговаривал. – Рыженький Ильф приходил на старших посмотреть. В те отдаленные времена он о славе не помышлял, а Петров был просто братом Валентина Катаева. Ильф – милый такой, умненький, молчит, молчит – только пэнснэ поблескивает – и вдруг слово такое скажет, что все расхохочутся. – Ну а Сему Кирсанова по молодости лет мама еще в клуб не пускала. Так, на улице кого-нибудь из нас остановит и стихами, мальчишка, захлебывается. Помню, был среди нас Горностаев, поэт из семинаристов <...>. Читал он стихи на библейские темы, низким, загробным каким-то басом. <...> – Веселил нас ‘душа общества’ Петр Сторицын. Лысый, толстый, потный, считался он среди нас отпетым стариком, хотя ему было всего лет сорок пять. Тем не менее, несмотря на пожилой возраст, у него оставался в Петербурге живой богатый папа. Папа, очевидно, на сына рукой махнул, но все же деньги время от времени посылал, а мы этими деньгами пользовались. Сборник стихов ‘Шелковые фонари’ на эти деньги вышел. Поэтому Петр Сторицын шел у нас за мецената. Чудак был невероятный, графоман с сумасшедшинкой. Стихи писал плохие, но читал их, задыхаясь от восторга <...>. – Вот и председатель ‘Литературки’ Хмельницкий, так тот, наоборот, с поэтических облаков нас в земные дела тянул. Он тогда еще был просто присяжным поверенным и коммунистом, папой сына своего – наркома юстиции. Почему он был председателем Литературно-артистического клуба – до сих пор не понимаю. – Сидим мы, бывало, в садике под цветными фонариками. <...> Сидим, водка к сердцу поднимается, стихи по очереди читаем, о поэзии спорим. А папа Хмельницкий подсядет неожиданно и прозаическим таким тоном всю поэзию сорвет: ‘Молодые люди, довольно пустяками заниматься. Пойдем в общий зал чай пить’. – Ну, а потом, как известно, наступил октябрь – месяц осенний»6.

Никаких свидетельств о том, что Мандельштаму было известно о существовании этой отчасти стихийной, динамичной в своем составе литературной группы, пока не обнаружено, но такое могло происходить в силу косвенных обстоятельств. В частности, появление первого альманаха «Шелковые фонари» получило дополнительную известность «методом от противного»: после его выхода из печати издательскую активность проявило одно из «конкурирующих» литературных объединений, в том же 1914 году издавшее коллективный поэтический сборник, среди авторов которого были и один из «основоположников» акмеизма, и близкий друг Мандельштама второй половины 1910-х годов: «‘Шелковые фонари’ сразу же были замечены на фоне других местных изданий начинающих литераторов <...> с их нищенской полиграфией, случайным содержанием. Не стал заметным событием и альманах ‘Солнечный путь’, собранный вскоре после ‘Шелковых фонарей’ другой компанией поэтов во главе с Л. Баткисом и В. Овчаренко. Он <...> отличается крайней эклектичностью, погоней за ‘знаменитостями’ любых направлений: представлены 27 авторов – от столичных (К. Бальмонт, С. Городецкий, Г. Иванов, Н. Клюев) до молодых и старых одесских, в их числе и дилетантов»7. Позднее Георгий Иванов оставил относящуюся к периоду Первой мировой войны характеристику подчеркнуто оценочного характера (которую традиционно нельзя принимать безоговорочно): «Уже не Петербург, а Москва, Крым, Одесса, Грузия, Киев, перехлестывающие, захлестывающие волны всяких политических и литературных влияний и никакой опоры, никакой опеки. Среди этих влияний, в которые, как в океан, попадает Мандельштам, оказались и благотворные – так называемая ‘Южно-русская школа’ – кружок преданных поэзии одаренных молодых людей: Ю. Олеша, В. Катаев, А. Фио-летов, Э. Багрицкий, еще некоторые. Потом Марина Цветаева и Макс Волошин в Крыму. Эти общения, я думаю, помогли Мандельштаму создать ‘Tristia’ – прекрасный взлет перед падением, гибельным пожаром, катастрофой его таланта»8.

Предрасположенность Мандельштама к гипертрофированной оценке поэтического творчества современников, сменяемая иногда чуть ли не полным отторжением, отмечалась многими мемуаристами. Например, в дневниковой записи Павла Лукницкого 23.3.1926 зафиксировано следующее ахматовское свидетельство: «АА объясняет мне, что ‘Оська’ всегда очаровывался – когда-то он очаровался даже Липскеровым, потом были еще два каких-то ‘гениальных поэта’ – и что она нисколько не удивлена <...> мнением Мандельштама о стихах Вагинова»9. Объектом такого труднообъяснимого внимания нередко становились именно периферийные, едва ли не маргинальные авторы, как, например, Павел Кокорин, на выход сборника эгофутуристических стихотворений которого «Музыка рифм: Поэзо-пьэссы, 1909–1913» (СПб., лета 1913) Мандельштам сочувственно отозвался в небольшом цикле рецензий 1913 года10. Яркий и разнообразный круг отчасти схожих фигур сформировался вокруг Мандельштама во время его пребывания в Киеве в апреле – августе 1919 года (все его участники, кстати, были постоянными посетителями ХЛАМа, где, очевидно, и происходило их знакомство с известным поэтом-петербуржцем): Юрий Терапиано, Владимир Маккавейский, Александр Дейч, Григорий Петников11 и др. (что могло стать для него своего рода прецедентом на пребывание в статусе литературного «мэтра»; позднее такого рода поведение, характерное, в первую очередь, для Брюсова и Гумилева, могло отозваться в общении старшего поэта с молодыми сотрудниками газеты «Московский комсомолец»). Ввиду этих обстоятельств предположить «типологический» интерес Мандельштама к группе поэтов-одесситов кажется биографически допустимым и логически оправданным даже без прямых оснований для этого, во всяком случае к Багрицкому12 и Сторицыну13; с косвенно соприкасавшимся с этим кругом авторов Александром Соколовским он довольно тесно общался в Крыму14.

Возвращаясь к биографии Гершенкройна, следует сказать о его более чем вероятном участии весной 1918 года в силах еврейской самообороны: очевидно, в звании прапорщика он служил в должности начальника штаба 1-го Еврейского пехотного батальона, создания которого Еврейская военная организация Одессы добивалась с конца 1917 года и формирование которого началось 30 декабря, когда в городе уже находились красноармейские части15. Несмотря на это, батальон очень скоро завоевал репутацию самой «боеспособной» и надежной части; после обращения местных властей он обеспечивал охрану одесского арсенала и всех наиболее важных объектов города16. Много позднее об этом вооруженном формировании более чем компетентный очевидец происходившего вспоминал: «‘Еврейская боевая дружина’, созданная в Одессе еще в августе 1917 г. и просуществовавшая, с перерывами, при всех сменах режимов, свыше двух лет, насчитывала от 400 до 600 постоянных бойцов (кроме резервов) и была хорошо вооружена. Дружина не только уберегла от погромов Одессу, но и высылала, по просьбам с мест, летучие отряды на Рыбницу, Кодыму, Дубоссары, Кривое Озеро, Рудницу, Бирзулу и др.»17 Известно, что после отступления большевиков из Одессы в начале весны 1918 года Гершенкройн принял самое активное участие в попытках придать действующему вооруженному формированию официальный статус. Современный военный историк сообщает: «С приходом австрийцев и возвращением вместе с ними представителей Центральной Рады встал вопрос о легализации 1-го Еврейского батальона. Этот вопрос могло решить лишь военное министерство Центральной Рады. Для этого 18 марта в Киев был делегирован начальник штаба батальона прапорщик Габриэль Гершенкройн. <...> К сожалению, из Киева Гершенкройн привез неутешительные вести. И военное министерство Центральной Рады, и представители оккупационного командования были категорически против существования каких-либо частей, сформированных без участия военного ведомства У[краинской] Н[ародной] Р[еспублики]. На этом основании Гершенкройн получил на руки приказ <...> о полной и безоговорочной демобилизации всех воинских частей и учреждений, не являвшихся составной частью вооруженных сил Центральной Рады. – Этот приказ пришлось в точности исполнить – к 7 апреля 1918 г. 1-й Еврейский пехотный батальон был расформирован»18. При этом комментируя факт сворачивания сил самообороны, один из современников особо подчеркивает именно внутриполитический характер происходивших событий, активным участником которых стал Гершенкройн: «Развернувшиеся общеполитические события отодвинули надежды на получение официальной санкции еврейской самообороны, а без такой санкции не было возможности приступить к планомерной организации воинских отрядов. Отряды самообороны, явочным порядком создавшиеся в отдельных пунктах, сыграли несомненную роль в защите местного еврейского населения, но, лишенные организационного центра и функционируя как придаток к политическим партиям, они были бессильны предотвратить или подавить происходившие во всей стране погромные эксцессы»19.

Участие Гершенкройна в деятельности одесского ЛАКа, претерпевшего существенные изменения, активизировалось с осени 1917 года и продолжалось до конца 1919. Общественно-политическую ситуацию, сопутствовавшую событиям этого периода (от Февральской революции до окончательного захвата Одессы новой властью), кратко, но емко охарактеризовал позднее А. И. Деникин, с 26 декабря 1918 по 17 апреля 1920 года – главнокомандующий Вооруженными силами Юга России: «...город волею судьбы стал третьим этапом российского именитого беженства. Цвет интеллигенции и политических партий, конспирировавший ранее в Москве и потом бурно крутившийся в водовороте киевских событий, волной революции выбросило на одесский берег... Город коммерческой и спекулянтской горячки стал новым центром политического ажиотажа, борьбы союзов, ‘бюро’, советов, организаций, ‘правительств’, делегаций... Одесса насыщена была до предела привнесенной ими политикой, в которой купно с искренними и патриотическими стремлениями переплелись темные побуждения политических маклеров, авантюристов и людей с болезненной жаждой власти и влияния – какими угодно путями, какою угодно ценой»20. То, как это отразилось на культурном облике «черноморской столицы» и в ее художественной жизни (в первую очередь, в литературной составляющей), описал в мемуарном докладе-очерке о ЛАКе Биск: «Приближалось большевитское время и, вместе с тем, наступил самый блестящий, – увы, предсмертный период существования Литературки. – В Одессу, последнее убежище, начали прибывать писатели, бежавшие из Петербурга, Москвы и других городов. Алексей Толстой, Наталья Крандиевская, Максимилиан Волошин, Бунин, Алданов – в Одессе собрался цвет русской литературы»21. Свидетельства о таком восприятии Одессы тех лет как своего рода последнего убежища и источника относительной стабильности (напоминающие близкий полулегендарный ореол, окружавший Киев) весьма многочисленны; среди самых актуальных для данной темы, безусловно, – факт пребывания в городе Волошина, что прямо отражено в небольшом волошинском письме в редакцию газеты «Одесский листок» (1919. № 57. 3 марта. С. 2): «Я приехал в Одессу, как в последнее сосредоточие русской культуры и умственной жизни»22.

Нельзя точно определить, к какому именно периоду относятся живописные воспоминания Перикла Ставрова о жизни города после очередного его захвата большевиками, но и их «персонаж» также более чем интересен для биографии Мандельштама: «Все пошло обычным путем... Аресты, обыски, расстрелы, вместо электричества – лампадное масло, вместо жалования – фитильки от лампадок... Был и голод. Одно утешение, не такой, например, как на севере. Покойный К. В. Мочульский тогда из Петрограда приехал и все удивлялся, что мы еще иногда едим селедку с картошкой. ‘У нас, – рассказывал, – только шелуха картофельная и селедочные головки’. Мы тогда еще наивными были и было нам невдомек: если населению шелуха и головки, то кто же, собственно, самый картофель и селедку ел? Потом только, много позже, мы эту механику поняли»23. Очевидно, как в некий социокультурный «оазис», чуть позже в Одессу предполагал отправиться и Мандельштам; вероятнее всего, не без влияния рассказов Волошина и тем более с учетом пребывания в городе Мочульского, который «был в это время доцентом Новороссийского университета и сотрудником газеты ‘Одесский листок’»24. 5 декабря 1919 года поэт писал Надежде Мандельштам из Феодосии в Киев: «Теперь отсюда один путь открыт: Одесса; все ближе к Киеву. Выезжаю на днях. Адрес: Одесский Листок, Мочульскому. Из Одессы, может, проберусь: как-нибудь, как-нибудь дотянусь...» (4, 26), – но стать на время «земляком» Мочульского, Гершенкройна, Биска, Гроссмана, Инбер и многих других известных представителей художественной среды того периода Мандельштаму не удалось25.

Важнейшим шагом вперед в расширении «сферы влияния» и литературно-художественной деятельности ЛАКа стало появление внутри него кружка «Среда», одним из инициаторов создания которого считается незадолго до этого приехавший в Одессу Натан Инбер26. Биск так вспоминал об этом эпизоде: «Приехал <...> Нат Инбер и принял живое участие в делах Литературки. Но, как я говорил, те, которые считали, что Общество существует для них, – литераторы, оказались затертыми среди лиц других профессий, являвшихся, как и мы, полноправными членами. – И вот Инбер подал своим единомышленникам идею: устроить государство в государстве. Так образовался литературный кружок ‘Среда’, просуществовавший примерно с конца 1917 года27 до самой смерти Литературки, последовавшей в январе 1920 г., – и с перерывами в 1/2 и 4 месяца – время первых и вторых большевиков. Наши лозунги были: уйти в подполье, спасаться от адвокатского красноречия, которым были полны Общие Собрания Литературки. <...> Председателя в ‘Среде’ не было, мы учредили Исполнительное бюро из четырех лиц: Ната Инбера, Габриэля Гершенкройна, меня и Алексея Толстого. Я упоминаю Толстого на последнем месте, ибо его участие было чисто номинальное, вся работа лежала на нас троих. Наше трио составило список будущих членов ‘Среды’. Фильтровка была, в смысле строгости, совершенно фантастическая. <...> Достаточно сказать, что количество членов ‘Среды’ никогда не превышало сорока. Каждый член ‘Среды’ имел право ввести на собрание не более двух гостей. Это соблюдалось с необычайной строгостью, поэтому собрание никак не могло насчитывать более 120 человек»28.

Сказать, насколько близкими были отношения автора приведенного свидетельства и Гершенкройна, весьма проблематично, но то, что их общение происходило регулярно и являлось более чем интенсивным, не вызывает никаких сомнений. Для данного контекста это обстоятельство существенно уже потому, что Биск, в отличие от своего земляка и современника, занимает в культуре первой четверти ХХ века вполне определенное место, оставшись для отечественной литературной традиции одним из первых переводчиков Рильке в России и собеседником Гумилева второй половины 1900-х годов29. Вместе с тем, не вызывает сомнений тот факт, что включение Гершенкройна в «триумвират» реальных организаторов деятельности «Среды» с первого дня ее существования – лучшее и безусловно объективное свидетельство о его реальном месте и роли в художественной жизни города. Соответственно, и события, происходившие в этом литературно-художественном объединении (разработка и осуществление программы деятельности, подготовка и проведение самих мероприятий и вызванный ими общественный резонанс), не могут рассматриваться в отрыве от личности и, следовательно, литературно-эстетических пристрастий Гершенкройна.

Первое заседание «Среды» (оно же было и организационным, и уже потому гершенкройновское присутствие на нем, как и на абсолютном большинстве других, не вызывает сомнений) состоялось 20 ноября 1918 года; выступавший на нем Натан Инбер рассказал о литературных новинках обеих столиц. Заседанию было предпослано сообщение от лица членов кружка, где говорилось: «Литературная секция общества, идя навстречу давнишним пожеланиям, решила учредить закрытый кружок, членами которого могли бы быть исключительно лица, непосредственно близкие художественному и научному творчеству»30. Затем прошли два собрания, на одном из которых Гроссман прочел доклад о неизданных и малоизвестных произведениях Достоевского31, а на другом председательствовавший Биск в начале заседания сделал краткое сообщение о трагически погибшем поэте Фиолетове и прочитал несколько его стихотворений. Среди участников активной литературной дискуссии, составившей основу собрания, в газетном отчете были названы Инбер и Гроссман. Особенно интересным в данном контексте является следующее заседание, состоявшееся после небольшого перерыва, вызванного боями за освобождение города Добровольческой армией. На этом собрании с чтением новых стихов выступили Вера Инбер32 и Наталья Крандиевская, а открыл его Мочульский, обратившись в своем вводном слове к теме русской женской поэзии. Из газетного отчета можно заключить, что «он сетовал на традиционно снисходительное отношение к творчеству женщин, выражая надежду, что расцвет женской поэзии, пришедшийся на последнее десятилетие, положит ему конец, и упоминал об Анне Ахматовой, которая становится главой целой школы. После чтения Верой Инбер и Натальей Крандиевской новых, ненапечатанных стихов в прениях Г. О. Гершенкройн говорил о чисто женской эмоциональности стихов Инбер. Лиризм Наталии Крандиевской, напротив, ‘мужествен’, символичен и по общему строю сходен с лирикой Вяч. Иванова. Последовала дискуссия Гершенкройна с Мочульским о ‘женском’ (в том числе и у поэтов-мужчин) и ‘мужском’ началах в современной русской поэзии»33.

Среди следующих собраний необходимо отметить заседание 1 января 1919 года, на котором Биск выступил с чтением своих переводов. В обширном газетном отчете говорилось, что он «задался мыслью создать ‘русского Рильке’. Проделанную им работу, с точки зрения технической трудности, нельзя иначе назвать как подвигом. В течение двенадцати лет им переведено около 130 стихотворений Рильке. Впрочем, как назвать их – переводами? Скорее, это некие воссоздания, перевоплощения. <...> Г. Биск был награжден дружной овацией собрания. Как сказал Леонид Гроссман, переводы его могут быть поставлены вровень с переводами Жуковского, Гнедича и Блока (из Гейне). Г. О. Гершенкройн, в противоположность г. Биску, настаивал на преимущественной ценности лирики Рильке, а не его мистики. М. О. Цейтлин сделал очень интересные дополнения к сообщению г. Биска о поэте и поделился впечатлениями от личной своей встречи с ним. Он напомнил также о том, что в статье, помещенной в ‘Логосе’, Ф. А. Степун утверждает религиозный опыт Рильке равным по значительности Плотину и Майстеру Экгардту». Следующее заседание «посвящено было докладу одесского художественного критика Марии Михайловны Симонович (Летиции) о поэзии Иннокентия Анненского» (15 января)34, затем состоялось чтение фарса Константина Миклашевского «Четыре сердцееда» (29 января)35.

Ярчайшим событием в деятельности клуба стал вечер 19 февраля 1919 года, когда, по воспоминаниям Биска, «Максимилиан Волошин впервые читал свои замечательные стихи ‘Святая Русь’ и другие. Это был подлинный героический пафос. Стихи эти были ни за революцию, ни против нее, но они вскрывали чисто русский дух событий. Как в ‘Двенадцати’ Блока, и сильней, чем в блоковской поэме, здесь передан весь сумбур русского бунта, в котором главным ядром являются не события, а личность, не дело, а  мечты, наш град Китеж, наш ‘неосуществимый сон’. Я называл Волошина поэтом Сенатской площади, потому что, на мой взгляд, от февраля до октября вся Россия представляла собой гигантскую Сенатскую площадь, на которой мы, подобно нашим  предкам,  беспомощно толпились, не зная, что нам делать. – О Волошине стоит говорить, потому что ему не повезло в русской литературе. Имя его недостаточно известно широкой публике. А ведь он был первым парижанином нашей эпохи, по его стихам мы научились любить Париж»36. Эти мемуарные тона абсолютно созвучны словам хроникера-современника о том, что «Волошин читал на собрании ‘Среды’ свои политические и лирические стихи. Произведения его, посвященные войне и революции, резко отличаются от рассудочных рифмований большинства современных поэтов, выступивших на этом поприще. По глубине, мощи и чувству любви к России и вровень им – только последние поэмы Блока, да, пожалуй, некоторые строфы Хомякова. <...> Чтение Максимилиана Волошина неоднократно прерывалось восторженными овациями аудитории. – Гр. Ал. Н. Толстой и Л. П. Гроссман указали на громадное значение новых произведений М. Волошина; былая индивидуальная его поэзия превратилась во всероссийскую или всемирную»37.

Под воздействием внешних обстоятельств артистически-художественная и культуртрегерская деятельность литературного кружка «Среда», как и всего ЛАКа, прервалась в самом начале 1920 года. В своих воспоминаниях Биск так описал это: «Подходили выборы нового правления, так и не состоявшиеся. Это было уже в январе 1920 г. Наша группа, благодаря популярности ‘Среды’, имела все шансы на успех. <...> Вместо выборов мы очутились на пароходе, который развез нас, кого в Константинополь, кого в Болгарию. <...> Одесское Литературно-Артистическое Общество <...> подчас с одесской экспансивностью и бумом проявляло свою деятельность, но за этой шумихой оно совершало большую культурную работу. Немало писателей считало наше О[бщест]во своей литературной колыбелью. Незачем говорить, что с окончательным воцарением большевиков Литературка была растоптана, разгромлена и распущена»38.

Непосредственно на этот же период приходится еще один случай участия Гершенкройна в более чем заметном общественном событии – защите Елизаветы Кузьминой-Караваевой39 во время ее ареста в марте 1919 года частями Добровольческой армии и предания военно-полевому суду, когда ей грозила смертная казнь. В письме в ее защиту, написанном находившимся в Одессе Волошиным, подписанном рядом самых заметных представителей культурной среды города (среди которых были Толстой, Гроссман, Инберы, Тэффи, Биск, Гершенкройн) и опубликованном в газете «Одесский листок» (1919. № 78. 11 марта), в частности, говорилось: «Со времени февральской революции она была городским головой города Анапы и не покинула своего поста и при большевиках, и только впоследствии, под угрозой расстрела, была принуждена бежать оттуда. Мы не знаем в точности обвинения, предъявленного ей, но, во всяком случае, все, знающие Елисавету Юрьевну, могут засвидетельствовать, что она не только не имела ничего общего с большевизмом, но была его ярой противницей. – Мы надеемся и уверены, что суд над Кузьминой-Караваевой окончится ее полным оправданием. Невозможно подумать, что даже в пылу гражданской войны сторона государственного порядка способна решиться на истребление русских духовных ценностей, особенно такого веса и подлинности, как Кузьмина-Караваева»40. Очевидно, именно это обращение стало одним из главных поводов для того, чтобы поэтессу освободили.

О заключительном этапе деятельности «Среды» и ЛАКа Биск вспоминал: «Одним из последних вечеров в Литературке – когда на улицах по ночам уже гремели выстрелы и возвращаться домой надо было группами – был вечер Кузмина, который я подготовил втайне, в сотрудничестве с 4 лицами. <...> Никаких анонсов и заметок не было, но предприимчивые одесситы узнали о наших приготовлениях, и Литературка была переполнена несмотря на тревожное время»41. Этот вечер, конечно, не мог попасть в своеобразный развернутый отчет о деятельности кружка за год его существования, опубликованный в октябре 1919 года после нового освобождения Одессы от частей Красной Армии. В публикации прямо говорится: «Те семнадцать вечеров, которые представляют собой истекший зимний сезон ‘Сред’, служат ярким доказательством того, что в Одессе есть люди, любящие подлинное искусство. Надо было только уйти от литературной улицы, от газетной шумихи, отрешиться на час-два от журналистики»; там же содержатся программы бывших заседаний кружка и следующее напоминание: «Членами исполнительного бюро ‘Среды’, исполнявшими обязанности председателя собрания, состояли в течение этого года следующие лица: В. С. Бабаджан, А. А. Биск, А. К. Горностаев, Г. О. Гершенкройн, Н. О. Инбер, К. М. Миклашевский и гр. Ал. Н. Толстой»42.

Оценка факта и результатов присутствия этого литературно-художественного образования в отечественном культурном пространстве, с которой трудно не согласиться, принадлежит Елене Толстой: «До сих пор неисследованная одесская ‘Среда’ представляется нам интереснейшим явлением. Это своего рода ‘государство в государстве’ Литературно-Артистического Общества было попыткой одесской молодой литературной элиты, воспитанной в парижско-петербургском духе, – людей ‘серебряного века’: Биска, Инберов, Камышникова, Гроссмана», противопоставить «художественную иерархию ценностей злободневно-политическим интересам одесситов»43. Для рассматриваемой темы исключительное значение имеет то обстоятельство, что одним из активнейших участников этого локального, но более чем яркого и полифонического в своем многообразии эпизода завершающейся культурной традиции России начала ХХ века был Гершенкройн, при этом, судя по всему, оставаясь или стараясь оставаться в тени.

 

В ЭМИГРАЦИИ. ПАРИЖ

Следующий биографический локус Гершенкройна связан с эмигрантским периодом его жизни. Когда и при каких обстоятельствах он покинул Одессу – неизвестно, но вероятнее всего это произошло в начале 1920 года, когда отъезд беженцев из города носил массовый характер. Приказ командующего войсками Одесского округа генерала Н. Н. Шиллинга о начале эвакуации частей Добровольческой армии из города был опубликован 4 февраля 1920 года, однако из-за некомпетентных и подчас безответственных действий командования морскими силами организованный вывод войск и населения морем не состоялся. Современный историк так пишет о начале эвакуации: «С утра <..> весь порт пришел в движение, но командование, поставленное более или менее неожиданно перед огромной задачей, не приняло достаточно энергичных мер для упорядочения эвакуации. Пароходы грузили без всякого плана то, что было вблизи их стоянки, или же имущество и снаряжение, которое доставлялось к их борту по инициативе начальников частей». Уже на следующий день ситуация стала стремительно ухудшаться: «Тысячи людей толпились у молов, где стояли большие пароходы. Взамен нашедших на них место людей все время подходили новые толпы военных и гражданских лиц, женщин и детей. Порядка при посадке не было, но английские транспорты, как правило, брали лишь по специальным пропускам семейства чинов армии и гражданских лиц, чья предыдущая деятельность или служебное положение не позволяли им остаться у красных. Русские военные транспорты предназначались для эвакуации военных, а один иностранный пассажирский пароход принимал на борт беженцев лишь за солидную плату валютой». 7 февраля «в 6 часов утра части советской 41-й стрелковой дивизии со стороны Пересыпи и Куяльника вошли почти без потерь в северо-восточную часть города. <...> В самой Одессе, по свидетельству советских авторов, упорные бои продолжались сутки, и лишь утром 8 февраля красные части проникли в южную часть порта и к 14 часам завершили занятие всей территории Одессы»44. Вскользь об этом эпизоде, как раз в связи с окончанием деятельности ЛАКа и последними перевыборами его правления, упоминает в уже приводившихся воспоминаниях Биск: «Это было уже в январе 1920 г. <...> Вместо выборов мы очутились на пароходе, который развез нас, кого в Константинополь, кого в Болгарию»45.

Систематизированные, как, впрочем, и любые прямые развернутые сведения о пребывании Гершенкройна за границей отсутствуют, но с уверенностью можно говорить о его присутствии в литературной жизни эмиграции середины 1920-х годов в качестве своеобразного наблюдателя46. Более чем опосредованным и косвенным, но все же подтверждением этого может служить и тот факт, что одновременно с ним в разные периоды в Париже находились как его петербургские и одесские знакомые, так и просто земляки, часто игравшие весьма заметную роль в общественно-культурной «иерархии» диаспоры. Мемуарист Владимир Варшавский, сам с 1926 года живший во Франции, в своих воспоминаниях, посвященных младшему, по определению автора, «незамеченному» поколению эмиграции первой волны, при характеристике «иерархической ситуации» в «русском Париже» упоминает и Гершенкройна, причем совершенно неожиданно в наборе более чем значимых имен: «...не все ‘молодые’ были завсегдатаями Монпарнаса, и первое место на Монпарнасе и в ‘парижской школе’ принадлежало не ‘молодым’, а литераторам не намного старшим, а то и вовсе не старшим, но успевшим получить <...> ‘литературную зарядку в старой писательской среде Петербурга и Москвы’. Кроме Н. Берберовой и Р. Гуля <...> к этой группе принадлежали Г. Адамович, Ю. Анненков (Темирязев), Н. М. Бахтин, В. Вейдле, Г. Гершенкрон, В. Злобин, Г. Иванов, К. В. Мочульский, И. Одоевцева, Н. Оцуп, М. Слоним и Г. Струве. Многие из них были постоянными участниками монпарнасских встреч»47.

А вот в списке постоянных и эпизодических участников кружка Гиппиус и Мережковского «Зеленая лампа», оставленном Юрием Терапиано в заслуживающих доверия его мемуарах, имя Гершенкройна отсутствует. Хотя ряд названных Терапиано лиц могли быть связаны с Гершенкройном и в период его пребывания в Петербурге, и одесским топосом, как, например, Мочульский или другой одессит – Ставров, который также может быть включен в этот круг. (Среди других имен в этом ряду должен быть назван активный участник литературной жизни Одессы середины 1910-х годов Марк Слоним, а позднее – и Петр Бицилли.)

Вместе с тем, если не на само присутствие Гершенкройна на встречах участников «Зеленой лампы», то на его, очевидно, близкое общение с Гиппиус прямо указывает постскриптум письма Адамовича за март 1929 года, касающегося именно деятельности кружка: «Конфиденциально: я вчера провел вечер с Гершенкройном. Он долго, путано и не без умиления объяснял мне, как он Вас любит и как ему хотелось бы, чтобы Вы это знали. Исполняю поручение»48. Этот же факт дает основания говорить и о доверительном общении Гершенкройна с Адамовичем, по крайней мере в конце 1920-х годов, что дает дополнительные основания обратиться к еще одному яркому и оригинальному литературному (и в определенном смысле слова мировоззренческому) явлению, получившему название «парижской ноты». Под этим термином рядом исследователей подразумевается «одна из тенденций в эмигрантской поэзии, приверженцы которой ориентировались на требования, предъявляемые к литературе Адамовичем, и с которой Гершенкройн мог быть связан опосредованно. Строго говоря, ‘парижская нота’ не была в полном смысле школой, скорее антишколой. Это было не вполне внятное и в сложности своей не до конца логичное, но убедительное мировоззрение, своеобразная философия поэзии и соответствующая ей в той или иной степени поэтическая практика»49.  

Более надежны данные об отношениях Гершенкройна с группой философов, литераторов и общественных деятелей, сформировавшейся в 1930-х годах в Париже вокруг журнала «Новый Град» (1931–1939). История этого по-своему уникального издания, как и особое его место в религиозно-общественной жизни русской эмиграции, не часто становились объектом самостоятельных исследований; и на сегодняшний день, пожалуй, самой значительной остается краткая, но содержательная характеристика, данная Глебом Струве50. Идейно-политическое и социальное направление этого издания (структурно и содержательно более напоминающего ежегодный сборник статей) условно можно было бы определить как религиозно-общественное; его создателями и участниками и были представители русской религиозно-философской среды. В редакционном вступительном слове в первом номере журнала, вышедшем в 1931 году в Париже, говорилось: «Не легкомысленная жажда новизны, не слепая ненависть к старине соединила нас, искателей нового Града: нет, в старом городе просто становится невозможно жить. Полуразрушенный катастрофой войны, он живет в предчувствии нового – быть может последнего для него – удара, раздираемый непрерывными внутренними противоречиями. <...> Многие начинают сродняться с мыслью, что мы присутствуем при последней гибели, если не человечества, то европейской культуры, – той культуры, которая цепью звеньев связана – и на романо-германском Западе и на русском Востоке – с древней Грецией». Но в целом сами авторы были настроены вполне оптимистично: «В чем источник нашего мужества и нашей надежды? – Прежде всего, мы не видим исчерпанности ни духовных, ни материальных сил старого человечества. <...> Действительно, новая Европа во многом морально здоровее старой. Из скептического и эстетического декаданса довоенных десятилетий вырастает мощное религиозное движение. <...> Христианские церкви наших дней развивают большую социальную энергию, ставят своею целью объединение и организацию разъединенного мира. <...> Кто победит? Новый ли строй восторжествует над хаосом или хаос поглотит еще нерожденный строй? Будущее, к счастью, скрыто от нас. Исход завязавшейся духовной битвы не предрешен. Наша свобода и наша воля входят в этот исход как одна из существенных его предпосылок. Вот почему для всех, кто видит возможность спасения, борьба за него – общий долг»51.

По мнению редакции, одним из главных шагов для выполнения поставленных задач должна была стать консолидация вокруг издания наиболее достойных и интересных представителей эмигрантской творческой среды. Действенной формой такого объединения должны были стать начавшиеся в середине 1930-х годов встречи в редакции сотрудников и авторов журнала и «сочувствующих» им представителей духовной и культурной общественности. Из редакционного сообщения с говорящим названием «Духовный фронт», опубликованного в выпуске 1935 года, следовало: «Одновременно с расширением своей программы, ‘Новый Град’ делает опыт и некоторой жизненной ее актуализации. Развиваемые в журнале идеи нуждаются в поверке, в дружеской и компетентной критике. Более того, чтобы быть плодотворными, они должны рождаться не из потребности в философской систематике, а из опыта, творчества. Одним из важнейших видов этого творчества, одним из ответственнейших участков ‘духовного фронта’ является искусство, в искусстве – поэзия. Парижский отдел редакции ‘Нового Града’ сделал опыт образования кружка, где сотрудники ‘Нового Града’ встречались бы с молодыми поэтами и прозаиками эмиграции». Там же сообщалось о состоявшейся 21 октября 1935 года первой беседе, на которой присутствовали, в частности, Адамович, Варшавский, Вейдле, Георгий Иванов, Кнут, монахиня Мария (Е. Кузьмина-Караваева), Мамченко, Мочульский, Терапиано, Фельзен, Червинская, Шаршун и др.; среди перечисленных участников встречи назван и Гершенкройн. «Вступлением к беседе послужили мысли Г. П. Федотова о судьбах искусства 19-го века, изложенные им в статье ‘Борьба за искусство’, напечатанной в настоящей книге ‘Нового Града’»52. Встречи проходили интенсивно: информация опубликована об одиннадцати заседаниях – они продолжались до весны 1936 года; в большинстве их них среди участников присутствует Гершенкройн. 4 ноября 1935 года на второй беседе монахиня Мария выступила с вводным словом «Основные тенденции русской религиозной мысли», 18 ноября обсуждалась статья Степуна «Пореволюционное сознание и задачи эмигрантской литературы»53, 2 декабря тему беседы определило сообщение Мочульского «Христианство и мир», 16 декабря вступлением к беседе послужила статья Адамовича «Уединенная прогулка», опубликованная в «Современных записках». Следующую встречу, 3 февраля 1936 года, Гершенкройн пропустил (единственную из всех), а 23 февраля седьмая беседа началась со вступительного слова Федотова «Святость и творчество»; 9 марта беседа открылась докладом Варшавского «Рамакришна и его ученик Вивеканада», 23 марта Терапиано высказал свои соображения в сообщении «О безумии разума», 20 апреля прозвучало вызвавшее оживленные споры вступительное слово монахини Марии «Злое чудо», а состоявшаяся 3 мая последняя встреча началась с выступления Фельзена, посвященного более чем актуальной для присутствовавших теме «Мы в Европе»54.

Почему встречи прекратились – неизвестно, но очевидно, свою роль в этом сыграло яркое событие литературно-общественной жизни русской диаспоры в Париже, оценка которого принадлежит Глебу Струве: «С ‘Новым Градом’ было связано и персонально и отчасти идейно одно литературное предприятие, в котором большую роль играли молодые писатели. Это было общество ‘Круг’, выпустившее три альманаха под тем же названием в 1936–1938 годах. ‘Круг’ был основан в 1935 году И. И. Фондаминским-Бунаковым для сближения между молодой литературой и теми религиозными мыслителями, которые группировались около ‘Нового Града’. Со стороны этих последних в собраниях ‘Круга’, где обсуждались и религиозно-философские, и социально-политические, и литературные вопросы, деятельное участие принимали, кроме самого И. И. Бунакова, все более тяготевшего в эти годы к православию (позднее он крестился), – Г. П. Федотов, К. В. Мочульский и монахиня Мария. Из молодых поэтов постоянное участие в собраниях ‘Круга’ принимали Ю. К. Терапиано, В. А. Мамченко, Л. И. Кельберин и Ю. В. Мандельштам. По словам одного из участников ‘Круга’, идеей И. И. Бунакова было ‘обратить’ души молодых поэтов. Но позиция Бунакова, Федотова и матери Марии встречала довольно упорное сопротивление со стороны писателей, которые отказывались стать на церковную точку зрения, и в прениях на собраниях ‘Круга’, по словам того же его участника, намечались два лагеря: религиозно-философский и литературный. Но в альманахах ‘Круга’ это раздвоение не сказывалось. Они носили преимущественно литературный характер»55.

Очевидно, последним из доступных свидетельств присутствия Гершенкройна в общественно-литературной жизни эмиграции следует считать его упоминание в дневнике Лидии Бердяевой, 28 июня 1936 года записавшей или о знакомстве с ним, или, что представляется более вероятным, о первом опыте неформального, доверительного общения, причем для характеристики ситуации в целом исключительно значимы и круг упоминаемых лиц, и темы разговоров: «К чаю у нас: Л. И. Шестов (усталый, утомленный от грозовой атмосферы), К. В. Мочульский, Гершенкрон, Е. А. Извольская. Позже – И. И. Фондаминский, Ф. И. Либ, Ф. Т. Пьянов... Оживленная беседа о политике, литературе. К. В. Мочульский только что закончил книгу о В. Соловьеве. Радуется, как ребенок, – едет отдыхать в горы... Л. И. Шестов понемногу оживляется и предается воспоминаниям о своих встречах и переписке с В. Ивановым, Горьким и др. <...> У меня интересная беседа с Гершенкроном на тему о религиозной драме евреев, поверивших в Христа. Он говорит: ‘Разделение Церквей создает эту драму. Поверив в Христа, еврей не знает, в какую Церковь ему идти? Если он поверил в Магомета – он знает, что есть единая мечеть, если в Будду – буддийский храм, а в христианстве нужно делать выбор среди трех Церквей, из коих каждая считает себя истинной...’ – Гершенкрон произвел на меня впечатление человека серьезного, со сложной внутренней жизнью, и одаренного. На вид очень болезненный и нервный»56. Из этой записи, помимо прочего, вполне логично следуют выводы о фактах общения Гершенкройна как с Бердяевым (конечно, без возможности указать их частоту и характер), так и с прежним кругом журнала «Новый Град», традиционные встречи в редакции которого прекратились незадолго до этого.  

Этим эпизодом завершаются прямо или косвенно подтверждаемые документально эпизоды биографии Габриэля Гершенкройна, которые на данный момент удалось разыскать.

 

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Всего в пяти изданиях были опубликованы произведения тринадцати поэтов. Об этом см.: Лущик С. З. Чудо в пустыни: Одесские альманахи 1914–1917 годов // Дом князя Гагарина: Сборник научных статей и публикаций. Вып. 3. Ч. I. – Одесса: ЗАО «ПЛАСКЕ», 2004. – В другой связи о дружбе Гершенкройна с Багрицким и Фиолетовым и его частых  выступлениях на литературных вечерах с их участием – в публикации: Яворская Е. Л. Комм. к публ.: Биск А. Одесская Литературка (Одесское Литературно-Артистическое Общество). С. 139. К сожалению, подробных материалов о данном периоде деятельности ЛАКа (как, впрочем, и обо всем времени его существования) нет ни в историко-литературных, ни в краеведческих исследованиях, хотя одесская периодика 1910-х годов стала бы более чем надежным источником для их систематизации.

2. См., напр.: Общество независимых художников в Одессе: Биобиблиогра-фический справочник. С. 12.

3. Сандро Фазини – псевдоним художника и фотографа Александра Файнзильберга, старшего брата Ильи Ильфа, одного из самых ярких представителей живописно-художественной жизни города второй половины 1910-х годов; о нем см.: Ильф А. И. Фазини: Одесса – Париж // Дом князя Гагарина: Сборник научных статей и публикаций. Вып. 3. Ч. II. – Одесса: ЗАО «ПЛАСКЕ», 2004; Яворская А. Независимый Фазини // Морiя: Альманах. – Одесса: Печатный дом, 2004 и др.; особого внимания заслуживает издание: Фазини 1893–1944: Сборник материалов / Сост. А. Ильф, А. Яворская, И. Кричевский – М.: РепроЦЕНТР М, 2008 и др. Среди работ художника (писавшего и юмористические стихи, публиковавшиеся в одесской периодике) – опубликованные в сатирическом журнале «Крокодил», упоминаемом далее в связи с мандельштамовским письмом из Феодосии о намерении поэта переехать в Одессу.

4. См.: Общество независимых художников в Одессе: Биобиблиографический справочник. С. 117. Ему же, в частности, принадлежало авторство письма об одной из одесских выставок весны 1914 года, среди участников которой были представители «Бубнового валета» (Лентулов, Машков, Кончаловский, Фальк, Куприн и др.) и художники мюнхенской группы во главе с Кандинским. Там же автор отмечает: «М. Гершенфельд выставил декоративные панно ‘К радости’, ‘Путь’ и ‘Море’, эскизы декораций к гетевскому ‘Фаусту’, трактованному в духе средневековой легенды, и этюды Бретани» (Гершенфельд Мих. Письмо из Одессы. Весенняя выставка картин // «Аполлон». 1914. № 5. С. 58, стб. 1). Некоторые отзывы о живописном творчестве самого Гершенфельда в одесской периодической печати приведены Ольгой Барковской: Общество независимых художников в Одессе: Биобиблиографический справочник. Сс. 118-120.

5. См.: Общество независимых художников в Одессе: Биобиблиографический справочник. С. 65. № 176, 177. –Упоминаемая в первом анонсе музыкальная встреча прошла на выставке 26 декабря 1917 года, незадолго до ее закрытия, и начиналась со вступительного слова Гершенфельда: «По примеру парижских ‘салонов’ на выставке 26 декабря в 1 час дня состоится концерт, посвященный новой музыке. <...> Вступительное слово скажет М. К. Гершенфельд» (Выставка «независимых» художников // «Одесские новости». 1917. 24 дек. С. 4); «26 декабря в 1 час дня на выставке ‘независимых’ состоится концерт новой музыки. Будут исполнены произведения Дебюсси, Равеля, Скрябина, Штрауса, Стравинского <...> Вступительное слово о новой музыке скажет М. К. Гершенфельд» (Концерт на выставке «независимых» // «Одесский листок». 1917. 24 дек. С. 4). O масштабах таких встреч может свидетельствовать критический отклик на организацию этого концерта: «...полтора десятка стульев на полторы сотни слушателей» (Gis [Гителис Н. Я.]. Концерт у «независимых» // «Одесские новости». 1917. 28 дек. С. 6). Bсе цитаты даны по: Общество независимых художников в Одессе: Биобиблиографический справочник. С. 66. № 180, 181, 183. Трудно предположить, чтобы события подобного масштаба, регулярно происходившие в культурной жизни города, могли миновать внимание столь активного ее участника, каким был Гершенкройн.

6. Ставров П. Эдя Багрицкий и другие (Одесса 1917–1918) / Публ. и коммент. В. Амурского // Дерибасовская – Ришельевская: Литературно-художественный, историко-краеведческий иллюстрированный альманах. 2003. Вып. 3 (14). С. 259. Автор этого свидетельства – Ставров Перикл Ставрович (1895–1955), поэт, прозаик, переводчик, мемуарист. Писал также на французском языке. Уроженец Одессы. В 1920 из Одессы эмигрировал в Грецию. Принял греческое гражданство. В 1926 переехал в Париж. Участник литературного объединения «Круг» (1935–39). Член парижского Союза русских писателей и журналистов. В 1939–44 гг. председатель Объединения русских писателей и поэтов во Франции. С 1949 член редколлегии парижского изд-ва «Рифма». Умер в Париже. (Вильданова Р. И., Кудрявцев В. Б., Лаппо-Данилевский К. Ю. Краткий биографический словарь русского Зарубежья // Струве Г. Русская литература в изгнании / 3-е изд., испр. и доп. Краткий биографический словарь русского Зарубежья. // Сост. К. Ю. Лаппо-Данилевского, общ. ред. В. Б. Кудрявцева, К. Ю. Лаппо-Данилевского. – Париж: YMCA-Press; M.: Русский путь, 1996. С. 361).

7. Лущик С. З. Чудо в пустыне: Одесские альманахи 1914–1917 годов. С. 168. При этом, конечно, нельзя оставить без внимания тот факт, что «‘Солнечный путь’ отпечатан изящно, на хорошей бумаге, обложка украшена рисунком художника М. Гершенфельда» (Лущик С., Барковская О. Семен Кессельман. С. 203); там же среди участников сборника упоминается Биск.

8. Иванов Г. Осип Мандельштам // Иванов Г. В. Собрание сочинений: В 3 тт. Т. 3: Мемуары. Литературная критика / Сост., подгот. текста Е. В. Витковского, В. П. Крейда. – М.: Согласие, 1994. Сс. 619-620.

9. Лукницкий П. Н. Acumiana: Встречи с Анной Ахматовой. Том II: 1926–1927. – Париж: YMCA-Press; М.: Русский путь, 1997. Сс. 82-83.

10. Ср.: «Книжка Кокорина очень народна, без всякой кумачности и в то же время утонченна, несмотря на ряд грубых промахов от неумелости и наивности автора» (1, 194); несколько подробнее об этой ситуации см. в работе автора: Из «теневого окружения» Мандельштама: Константин Вагинов. Статья первая // Кормановские чтения. Вып. 15: Статьи и материалы Межвузовской научной конференции (Ижевск, апрель 2016). – Ижевск: Удмуртский государственный университет, 2016. Сс. 83–84. – Нельзя не отметить тот факт, что в связи с именем Константина Липскерова, чья поэтическая деятельность проходила «под патронажем» Бориса Садовского, снова возникает фигура Георгия Иванова, в рецензии 1916 года охарактеризовавшего издания обоих авторов. И если о книге старшего поэта «Полдень: Собрание стихов 1905–1914» (Пг., 1915) рецензент отозвался в целом нейтрально, то первый поэтический сборник начинающего автора «Песок и розы» (М., 1916) был подвергнут откровенной критике: «Стихи Липскерова нисколько не очаровывают, хотя вкус, культурность и некоторая техническая умелость их автора несомненны. Стих его недостаточно легок, образы не так полновесны, как этого требуют сюжеты, описания путаны и не ярки. В ‘Песке и розах’ больше старания, чем достижений – и, кажется нам, эта первая книга еще не дает автору права называться поэтом» (Иванов Г. О новых стихах // «Аполлон». 1916. № 6 / 7. Сс. 74, 75).

11. См.: Шиндин С. Г. Из «теневого окружения» Мандельштама: Юрий Терапиано // Кормановские чтения. Вып. 15: Статьи и материалы Межвузовской научной конференции (Ижевск, апрель 2016). – Ижевск: Удмуртский ГУ, 2016; Коростелев О. А. Терапиано Ю. К. // Мандельштамовская энциклопедия: Компендиум знаний о жизни и творчестве поэта (в печати); Руссова С. Н. К истории одного кощунства (О. Мандельштам и В. Маккавейский) // Смерть и бессмертие поэта: Материалы научной конференции. – М.: РГГУ, 2001; Мандельштам Н. Вторая книга // Мандельштам Н. Собрание сочинений: В 2 тт. Т. 2: «Вторая книга» и др. произведения (1967–1979). Сс. 42, 105, 135, 508; Нерлер П. М., Шиндин С. Г. Дейч А. И. // Мандельштамовская энциклопедия: Компендиум знаний о жизни и творчестве поэта (в печати); Терапиано Ю. Григорий Петников // «Новое русское слово». 1951. 28 окт.; Юрий Терапиано и Григорий Петников: диалог через двойной занавес / Подгот. текстов и публ. И. М. Невзоровой и А. Д. Тимиргазина // «Серебряный век» в Крыму: взгляд из XXI столетия: Материалы Шестых Герцыковских чтений в г. Суда-ке 8–12 июня 2009 года. – М.: Дом-музей Марины Цветаевой; Симферополь: Крымский центр гуманитарных исследований, 2011. Сс. 241-243, 247-278; Григорий Петников. Страничка воспоминаний (Осип Мандельштам) / Предисл., публ., примеч. П. Поберезкиной // «Toronto Slavic Quarterly». 2012. № 40. Сс. 315-316.

12. О взаимоотношениях двух поэтов см. краткую заметку: Беспрозванный В. Г. Багрицкий Э. Г. // Мандельштамовская энциклопедия: Компендиум знаний о жизни и творчестве поэта (в печати). Молодого поэта сравнивала с Мандельштамом уже одесская критика (что, кажется, не привлекало еще внимании мандельштамоведов); так, в развернутой рецензии на выход альманаха «Седьмое покрывало» Марк Слоним впервые, очевидно, сопоставил ранние опыты Багрицкого с «акмеистическими» стихами Мандельштама:: «У него замечается работа над стихом, стремление к сжатости, четкому рисунку и лаконической глубине. Несомненная талантливость соединяется у него с тем, что называют ‘культурой стиха’. <...> Его ‘О кофе сладостный’ и ‘Бог шашечной игры’ показывают влияние Мандельштама (‘спортивные’ стихи)» (Слоним М. «Седьмое покрывало» одесских поэтов // «Одесский листок». 1916. 4 сент. Сс. 5-6.; цит. по: Лущик С. З. Чудо в пустыне: Одесские альманахи 1914–1917 годов. Сс. 184-186). Сведения об общении двух поэтов отсутствуют, единственное, видимо, исключение – сравнительно недавно введенное в научный оборот письменное свидетельство Николая Харджиева о его знакомстве с Мандельштамом осенью 1928 года именно в доме Багрицкого, где он тогда временно проживал: «М[андельштам] приехал в Кунцево с Зенкевичем. Беседа была многочасовая, пили вино, сочиняли шуточные экспромты на мотив ‘Гаврилы’. Тогда же М[андельштам] предложил Багрицкому и Х[арджиеву] встретиться в Москве, у Адуева. Встреча состоялась» (цит. по: Нерлер П. Первый старатель (Николай Харджиев) // Нерлер П. Con amore: Этюды о Мандельштаме. – М.: Новое литературное обозрение, 2014. Сс. 674-675.

13. С ним Мандельштам мог встречаться в Петрограде, где Сторицын поселился после октябрьских событий: «С 1917 года жил в Петрограде, в 1920-х годах – сотрудник петроградской газеты ‘Жизнь искусства’. Колоритнейшая фигура в ленинградской литературной среде 1920–1930-х годов, Сторицын послужил одним из прототипов Психачева в романе Конст. Вагинова ‘Труды и дни Свистонова’ (1929) и был запечатлен многими мемуаристами в ряду ‘неповторимо оригинальных чудаков’ (Семенов Б. Время моих друзей: Воспоминания. Л., 1982. Сc. 207-210)» (Морев Г. А. Комментарии // Кузмин М. Дневник 1934 года / Сост., подгот. текста, коммент. Г. А. Морева. – СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 1998. С. 191).

14. Шиндин С. К биографии Осипа Мандельштама. Новые материалы: проблемы и перспективы // «Новый Журнал». 2015. Кн. 281. С. 311.

15. Об этом эпизоде Гражданской войны подробно рассказано в публикации: Тинченко Я. Под звездой Давида: Еврейские сионистские формирования в Одессе в 1917–1919 гг. // «Старый цейхгауз: Российский военно-исторический журнал». 2008. № 4 (28). Сс. 34-35; исследование во многом основано на материалах Центрального государственного архива высших органов власти и управления Украины (Центральний державний архів вищих органів влади та управління України). Ф. 1688. Оп. 1. Д. 1. – Прямые подтверждения того, что в публикации речь идет именно о герое данной статьи, неизвестны.

16. Деятельность евр[ейского] батальона // «Одесский листок». 1918. № 45. 16 марта.

17. Шехтман И. Б. Еврейская общественность на Украине (1917–1919 гг.) // Книга о русском еврействе (1917–1968). – Нью-Йорк: Союз русских евреев, 1968. Сс. 32-33.

18. Тинченко Я. Под звездой Давида: Еврейские сионистские формирования в Одессе в 1917–1919 гг. С. 35.

19. Шехтман И. Б. Указ. соч. С. 33.

20. Деникин А. И. Французы в Одессе // Французы в Одессе: Из белых мемуаров / Под ред. П. Е. Щеголева. – Л.: Издательство «Красная газета», 1928. Сс. 18–19. – Внимание на это свидетельство обратила Елена Толстая (Деготь или мед: Алексей Толстой в 1917–1919 гг. С. 58). Основой для включения деникинского текста в советское издание послужили фрагменты написанных им в эмиграции более чем развернутых мемуаров: Деникин А. И. Очерки русской смуты: В 5 т. Т. 4: Вооруженные силы Юга России. – Берлин: Книгоиздательство «Слово», 1925. – Исчерпывающее фактографическое отображение данного периода истории города представлено в содержательном исследовании: Файтельберг-Бланк В., Савченко В. Одесса в эпоху войн и революций (1914–1920). – Одесса: Оптимум, 2008; в отдельной главе (сс. 313-328) авторы останавливаются на особом месте культуры, науки и образования в Одессе в рассматриваемый отрезок времени. 

21. Биск А. Одесская «Литературка» (Одесское Литературно-Артистическое Общество) / Публ. и комм. Е. Л. Яворской // Дом князя Гагарина: Сборник статей и публикаций. Вып. I. – Одесса: Одесский государственный литературный музей, 1997. С. 125; первая публикация: Биск А. Одесская «Литературка» (Одесское Литературно-Артистическое Общество). Отрывки из доклада // «Новое русское слово». 1947. № 12783. 27 апр.

22. Волошин. М. А. Путник по вселенным / Сост., вступ. ст., коммент. В. П. Купченко и З. Д. Давыдова. – М.: Советская Россия, 1990. С. 152. См. также: Купченко В. Максимилиан Волошин в Одессе // Дерибасовская – Ришельевская: Одесский альманах. Кн. 19. – Одесса: Автограф, 2004. С. 271.

23. Ставров П. Эдя Багрицкий и другие (Одесса 1917–1918). С. 259.

24. Мец А. Г. Комментарии // Мандельштам О. Полное собрание сочинений и писем: В 3 тт. Т. 3: Проза. Письма / Сост. А. Г. Мец; том подгот. А. Г. Мец, К. М. Азадовский, А. А. Добрицын и др. – М.: Прогресс-Плеяда, 2011.

Сс. 749-750.

25. С известной долей осторожности можно предположить, что в письме скрыт еще один «одесский подтекст», присутствующий во фразе: «В городе есть один экземпляр ‘Крокодила’!!» (4, 26). В первой научной публикации данный фрагмент остался без комментариев (см.: Нерлер П., Никитаев А., Фрейдин Ю., Василенко С. Комментарии // Мандельштам О. Собрание сочинений: В 4 т. Т. 4: Письма / Сост. и коммент. П. Нерлер, А. Никитаев, Ю. Фрейдин, С. Василенко. – М.: Арт-Бизнес-Центр, 1997. С. 372); в последней из них безо всякой мотивации было высказано предположение, что «речь идет о ‘поэме для детей’ К. Чуковского, вышедшей в Петрограде в 1919 г.» (Мец А. Г. Комментарии. С. 750). Трудно предположить, чем данный факт мог вызвать такую радость Мандельштама, проявившуюся, в частности, в несвойственном для него удвоении восклицательного знака в конце фразы. Вряд ли более вероятным, но более правдоподобным, кажется, что в письме может подразумеваться если не лексическая единица «семейного сленга», недоступная непосвященному, то, скорее, издававшийся в Одессе в 1911–1912 годах известный сатирический журнал «Крокодил», среди авторов которого был и Сандро Фазини. – О «взаимоотношениях» Мандель-штама и «Южной Пальмиры» см. лаконичную заметку: Голубовский Е. М., Нерлер П. М. Одесса // Мандельштамовская энциклопедия: Компендиум знаний о жизни и творчестве поэта (в печати).

26. Натан Осипович (Иосифович) Инбер (литературное имя – Нат Инбер) – публицист, журналист. Сын журналиста Осипа Ильича Инбера, секретаря ЛАКа, первый муж Веры Инбер (урожд. Шпенцер); с 1910 года они жили во Франции и Швейцарии, в 1914, перед самым началом Первой мировой войны, вернулись в Одессу (уроженцами которой были), весной 1919 он эмигрировал в Константинополь.

27. Указанная дата – явная ошибка мемуариста или опечатка в рукописи или при публикации – речь, конечно, должна идти о 1918 годе.

28. Биск А. Одесская Литературка (Одесское Литературно-Артистическое Общество). Сс. 125-126. – Совершенно иную точку зрения неожиданно предложила Елена Толстая: «Толстой почти невольно обрастает в Одессе чем-то вроде литературного семинара наподобие того, что возник вокруг него зимой 1918 года в Москве в салоне Кара-Мурзы и который он привел в старую ‘Среду’. Здесь этот кружок тоже называется ‘Среда’, в нем, используя присутствие Толстого как повод или рычаг, молодая (но не самая молодая) литературная элита Одессы утверждает новый для Одессы, но уже победивший в Петербурге взгляд на литературу как искусство со своими особыми законами, на его автономию от политической злобы дня и нравоучительной тенденции. ‘Среда’, в которой воцаряется вольный дух и неформальный обмен мнениями, становится важнейшим литературным учреждением Одессы. Остроумная идея сделать кружок закрытым и ограничить вход заставляет ‘всю Одессу’ ломиться на эти подпольные литературные пиршества духа в подвале Литературно-артистического общества» (Толстая Е. Д. Деготь или мед: Алексей Толстой в 1917–1919 гг. Сс. 31-32). (При публикации своих материалов в сетевом источнике (Начало распыления – Одесса // «Toronto Slavic Quarterly». 2006. № 17) исследователь изменила эту точку зрения на близкую «официальной»: «Стоит предположить, что идея возродить что-то вроде салона Кара-Мурзы или московской ‘Среды’ 1918 г., уже там включавшей в себя молодежь, возникла у Веры Инбер, подсказавшей ее своему мужу Натану Инберу»). 

29. Изданный им в 1919 году сборник переводов стал третьим после вышедших книг Юлиана Анисимова (1913) и Владимира Маккавейского (1914); см.: Яворская Е. Л. Одесский переводчик Р. М. Рильке // Дом князя Гагарина: Сборник статей и публикаций. Вып. 1. – Одесса: Одесский государственный литературный музей, 1997. Сс. 100, 111, – и особенно: Азадовский К. М. Александр Биск – «наместник» Рильке в России. С. 355 сл. Кроме этого, Биск являлся одним из участников неудавшегося издательского начинания Гумилева в 1907 году, во время пребывания во Франции, определенного им как «первый русский художественный журнал в Париже»; см.: Николаев Н. И. Журнал «Сириус» // Николай Гумилев: Исследования и материалы. Библиография. – СПб.: Наука, 1994. Во втором номере журнала (1907) были напечатаны два стихотворения Биска. Но, не получив свои «авторские экземпляры», он прекратил все отношения с Гумилевым; об этом периоде см.: Биск А. Русский Париж. 1906–1908 гг. // «Современник». 1963. № 7; более полное отражение биографии Биска см. в публикации: Яворская А. Рассыпанное ожерелье жизни // Мигдаль Times. 2002. № 18.

30. Литературный кружок // «Одесские новости». 1918. 19 нояб. № 10846. С. 5; цит. по: Толстая Е. Д. Деготь или мед... С. 110.

31. Литературно-артистическое общество: литературный кружок «Среда» // «Одесские новости». 1918. № 10855. 30 нояб. С. 4; цит. по: Толстая Е. Д. Деготь или мед... С. 61. Очевидно, доклад стал для Гроссмана своего рода «прологом» к изучению творчества Достоевского, к которому он обращался в течение всей своей научной карьеры – от монографии «Поэтика Достоевского» (1925) и статьи «Достоевский и театрализация романа» (1928) до написания его биографии для серии «Жизнь замечательных людей» (1962). Отмечая факт присутствия Гроссмана, необходимо учитывать вполне содержательные факты его общения с Мандельштамом в дальнейшем; см., напр.: Летопись жизни и творчества О. Э. Мандельштама / Сост. А. Г. Мец при участии С. В. Василенко, Л. М. Видгофа, Д. И. Зубарева, Е. И. Лубян-никовой, П. Минцера. 2-е изд., испр. и доп. – Toronto: Department of Slavic Languages and Literatures University of Toronto, 2016 (по им. ук.).

32. Вера Инбер, как и ее муж, несомненно, играла весьма заметную роль в культурном пространстве послереволюционной Одессы; Биск в своих мемуарах так охарактеризовал их участие в литературной жизни города: «Дом Инберов <...> был своего рода филиалом Литературки. И там всегда бывали Толстые, Волошин и другие приезжие гости. – Там царила Вера, которая читала за ужином свои жеманные, очень женственные стихи  <...>. – Вера Инбер стала большим человеком в Советской России. Справедливость требует признать, что она сумела найти приемлемый не подхалимский тон в своих произведениях» (Биск А. Указ. соч. Сс. 131-132). Здесь же следует отметить, что, вспоминая историю ЛАКа, Биск не раз останавливается на окружавшей кружок и участвовавшей в его деятельности окололитературной среде: «Я не могу, как я уже говорил, ограничиться тем, что происходило в здании Литературки, – литературная жизнь перебрасывалась и в иные сферы». В качестве примера он называет домашние собрания, где «устраивались вечера, скетчи и спектакли, далеко выходившие за пределы простого любительства. На одном из таких вечеров большим успехом пользовалась юмористическая азбука молодого поэта Шполянского. Это были двустишия-эпиграммы, причем обе строчки начинались на одну и ту же букву». Одна из таких эпиграмм, автором которых был Дон Аминадо, обращалась к Гершенкройну – «это был тонкий и беспощадный критик, но и его Амур не щадил, он безуспешно ухаживал за одной замужней дамой: ‘Жены долг блюдут достойно; / Жди похвал от Гершенкройна’» (Биск А. Указ. соч. С. 132).

33. Толстая Е. Д. Указ. соч. С. 62; отчет о вечере см.: В кружке «Среда» // «Одесские новости». 1918. № 10866. 14 дек. С. 4. – В формирующейся литературно-исторической перспективе исключительно значимым оказывается факт личного знакомства Мочульского с Ахматовой и его глубокая заинтересованность в ее поэзии. Так, близкий друг, соученик и коллега Жирмунского Александр Смирнов 24 октября 1917 года писал ему из Петрограда в Саратов: «Мы с Котей были недавно у Ахматовой, кот[орая] еще здесь. Она слегка хворает.  Подарила нам по книжке «Белой Стаи». Говорили о ее стихах и вспоминали тебя» (Письма А. А. Смирнова В. М. Жирмунскому. 1917–1922 // Жирмунский В. М. Начальная пора: Дневники. Переписка / Публ., вст. ст., коммент. В. В. Жирмунской-Аствацатуровой. – М.: НЛО, 2013. С. 358); см. также «Письма К. В. Мочульского к В. М. Жирмунскому» (с. 190); в опубликованном там же письме Жирмунскому от 25 ноября 1917 года Мочульский, в частности, писал: «Был я раз у Ахматовой – она читала новые очень хорошие стихи. Я все думаю над ее ‘Стаей’ – хочу что-нибудь написать» (с. 189). Александр Смирнов (о нем см.: Малмстад Д. «Да, мы, несомненно, друзья на всю жизнь...» // Смирнов А. А. Письма к Соне Делонэ / Публ. и вст. ст. Д. Малмстада и Ж.-К. Маркадэ; подгот. текста Д. Малмстада; коммент. Д. Малмстада при участии Ж.-К. Маркадэ; науч. ред. Н. А. Богомолов – М.: НЛО, 2011) был близко знаком не только с Ахматовой (см.: Тименчик Р. Последний поэт: Анна Ахматова в 1960-е годы. Сс. 443-444), но и с Мандельштамом, с которым, в частности, общался летом 1917 года в Алуште; см.: Кофейня разбитых сердец: Коллективная шуточная пьеса в стихах при участии О. Э. Мандельштама / Публ. Т. Л. Никольской, Р. Д. Тименчика и А. Г. Меца, под общ. ред. Р. Д. Тименчика. – Stanford: Department of Slavic Languages and Literatures Stanford University, 1999. С. 17 сл.; Летопись жизни и творчества О. Э. Мандельштама (по им. ук).

34. Толстая Е. Д. Указ. соч. С.66.       

35. Кудеяр. Литературные заметки. «4 сердцееда» // «Южная мысль». 1919. 24  янв.; см.: Толстая Е. Д. Указ. соч. С.110.

36. Биск А. Указ. соч. Сс. 128-129; ср.: Купченко В. Максимилиан Волошин в Одессе. С. 273. 

37. Литературно-артистическое общество «Литературная среда» // «Одесские новости». 1919. 24 фев.; цит. по: Толстая Е. Д. Указ. соч. С. 110.

38. Биск А. Указ. соч. Сс. 135–136.

39. Мандельштам безусловно был близко знаком с Кузьминой-Караваевой по первому «Цеху поэтов», участницей которого она, по свидетельству Ахматовой, была «с начала до весны [19]12 г.» (Записные книжки Анны Ахматовой (1958–1966) / Сост. и подгот. текста К. Н. Суворовой. – М.; Torino, 1996. С. 447); ср.: Тименчик Р. Д. Заметки об акмеизме [I] // «Russian Literature». 1974. № 7/8. С. 37; Лекманов О. А. Акмеизм в зеркале критики. Сс. 6–8 и др.; Шиндин С. Г. Кузьмина-Караваева Е. Ю. // Мандельштамовская энциклопедия: Компендиум знаний о жизни и творчестве поэта (в печати). Одновременно с этим, ее муж Дмитрий Кузьмин-Караваев, сам сочинением стихов не занимавшийся, был тем не менее одним из трех «синдиков», «в задачу которых входило направление членов Цеха в области их творчества» (Пяст Вл. Встречи. С. 142). Наиболее интенсивное общение пришлось на зиму 1911–1912 годов: 10 декабря 1911 года они принимали участие в происходившем в ресторане «Вена» хорошо известном эпизоде шуточного коллективного избрания Блока «королем русских поэтов» (см.: Тименчик Р. Комментарии // Пяст Вл. Встречи / Вступит. ст., подгот. текста и коммент. Р. Д. Тименчика. – М.: НЛО, 1997. С. 365), а 28 декабря 1912 года Мандельштам, очевидно, присутствовал на «заседании» «Цеха поэтов», когда, судя по письму Лозинского С. Граалю-Арельскому, состоялось «полуцеховое собрание в честь приехавшей в ПБ на праздники Е. Ю. Кузьминой-Караваевой» (РНБ. Ф. 1000. Оп. 2. Ед. хр. 761. Л. 3; цит. по: «Транхопс» и около (по архиву М. Л. Лозинского). Часть III / Публ. И. В. Платоновой-Лозинской, сопроводит. текст, подгот. и примеч. А. Г. Меца // «Toronto Slavic Quarterly». 2012. № 41. С. 129). Именно на нем было сочинено знаменитое шуточное стихотворение «По пятницам в ‘Гиперборее...’» (где в ироническом контексте упомянут и Мандельштам), а перед этим – обращенное к Кузьминой-Караваевой «Они сидели в полутьме...» (см.: Там же. Сс. 130-132). В этот же период оба регулярно посещали Поэтическую Академию («Академию стиха»), заседания которой проходили на «Башне» Вячеслава Иванова (см.: Гаспаров М. Л. Лекции Вяч. Иванова о стихе в Поэтической Академии 1909 г. // НЛО. 1994. № 10; Лекманов О. А., Глухова Е. В. Осип Мандельштам и Вячеслав Иванов // Башня Вячеслава Иванова и культура Серебряного века. – СПб.: Филологический факультет СПб. ГУ, 2006. С. 173).

40. К суду над Е. Ю. Кузьминой-Караваевой (Письмо в редакцию) // Волошин М. Собрание сочинений. Т. 12: Письма 1918–1924 / Сост. А. В. Лаврова, подг. текста Н. В. Котрелева, А. В. Лаврова, Г. В. Петровой, Р. П. Хрулевой, коммент. А. В. Лаврова, Г. В. Петровой. – М.: Эллис Лак, 2013. С. 206; там же (сс. 206-207) см. подробный комментарий; с незначительными разночтениями в орфографии, пунктуации и указании источника ранее текст был опубликован Еленой Толстой. Указ. соч. Сс. 54-55. Данный эпизод широко освещен в мемуаристике и исследованиях о Волошине, Толстом и Кузьминой-Караваевой, однако имя Гершенкройна в этом контексте, как правило, отсутствует; ср., напр.: Купченко В. Максимилиан Волошин в Одессе. С. 273. Сама героиня о своем опыте пребывания в должности главы Анапы позднее оставила живописные воспоминания (1925): Кузьмина-Караваева Е. Ю. Как я была городским головой // Кузьмина-Караваева Е. Ю. (Мать Мария). Равнина русская: Стихотворения и поэмы. Пьесы-мистерии. Художественная и автобиографическая проза. Письма / Сост. и примеч. А. Н. Шустова. – СПб.: Искусство, 2001. – Здесь же можно отметить параллель данного эпизода факту ареста Мандельштама врангелевской контрразведкой в Феодосии и место и роль Волошина в его освобождении; см.: Зарубин В. Арест Мандельштама в Феодосии в 1920 г. // «Сохрани мою речь...» Вып. 4. Ч. 1. – М.: РГГУ, 2008; Василенко С. В., Нерлер П. М. Комментарии // Мандельштам Н. Собр. соч.: В 2 т. Т. 2: «Вторая книга» и др. произведения (1967–1979) / Сост. С. В. Василенко, П. М. Нерлер, Ю. Л. Фрейдин, подгот. текста С. В. Василенко при участии П. М. Нерлера и Ю. Л. Фрейдина, комм. С. В. Василенко и П. М. Нерлера. – Екатеринбург: ГОНЗО, 2014. Сс. 641-642; Мандельштам О. Полное собрание сочинений и писем: В 3 томах. Сс. 165-166 и др. Н. Я. Мандельштам, однако, категорически отрицала реальное участие Волошина в мандельштамовском освобождении; см.: Мандельштам Н. Вторая книга. Сс. 110-111). Интересно то обстоятельство, что еще раз поэт едва не был арестован в начале октября 1920 года в Ростове-на-Дону за чтение стихов в «Подвале поэтов» – кафе, открытом местным отделением Всероссийского союза поэтов (см.: Мец А. Г. Мандельштам и Ростов-на-Дону // «Звезда». 2014. № 11. Сс. 217-219); и там же, в Ростове-на-Дону, Мандельштам посещал упоминавшийся выше в связи с «Бродячей собакой» и ХЛАМом театр-кабаре «Гротеск».

41. Биск А. Указ. соч. Сс. 143-144.

42. Литературный кружок «Среда» (К возобновлению заседаний) // «Одесский листок». 1919. 23 окт. № 142. С. 4; цит. по: Толстая Е. Д. Указ. соч. Сс. 69, 70. Там же (с. 70) отмечается: «‘Среда’ продолжала собираться до начала 1920 года. При красных она недолго агонизировала, потом окончательно прекратилась. Видимо, в конце своего существования ‘Среда’ под руководством Л. Гроссмана и К. Мочульского приняла академический характер»; непосредственно перед этим один из  одесских критиков писал о «приват-доцентском доктринерстве, которое так чуждо русской критике и которое почему-то доминирует в нашей ‘Среде’» (Вальбе Б. Литературный дневник (Валентин Горянский. «Поэма о революции») // «Одесский листок». 1919. № 211. 31 дек.).

43. Толстая Е. Д. Указ. соч. С. 65.

44. Варнек П. Эвакуация из Одессы Добровольческой армии в 1920 году // Дерибасовская – Ришельевская: Литературно-художественный, историко-краеведческий иллюстрированный альманах. 2003. Вып. 2 (13). Сс. 11013.

45. Биск А. Указ. соч. С. 135. Вероятно, Гершенкройн оказался именно в первой волне эмигрировавших, самой массовой, хотя и состоявшей преимущественно из военнослужащих (в том числе и раненых) и членов их семей; ср.: «Принимая во внимание то, что покинувшие Одессу пароходы направились в различные порты, трудно установить количество эвакуированных из Одессы людей. Но судя по сведениям, касающимся части транспортов, можно определить это число примерно в 15 000 человек. Указываемая советскими историками цифра в 3 000 не может соответствовать действительности» (Варнек П. Эвакуация из Одессы Добровольческой армии в 1920 году. С. 20).

46. Энциклопедический справочник об эмиграции «первой волны» ограничивается следующей информацией: «Гершенкройн (Гершенкрон) Габриэль Осипович (Авраам Иосевич (Иосифович)) (1890 – после 1943, в депортации?). Литературный критик. С 1920 в эмиграции. Жил в Париже. Участник литературных собраний ‘Зеленая лампа’ (1928–1929), публичных собраний Религиозно-философской академии (1930-е)» (Российское Зарубежье во Франции. 1919–2000: Биографический словарь: В 3 тт. Т. 1: А – К / Под общ. ред. Л. Мнухина, М. Авриль, В. Лосской. – М.: Наука; Дом-музей Марины Цветаевой, 2008. С. 361). Имя Гершенкройна не встречается в одном из самых авторитетных на сегодняшний день библиографических изданий: Русская эмиграция: Журналы и сборники на русском языке. 1920–1980: Сводный указатель статей / Сост. T. Л. Гладкова, Д. В. Громб, Е. М. Кармазин и др. – Paris: Institut d‘études slaves, 1988, – что дает основание с большой долей вероятности предполагать, что Гершенкройн не принимал прямого активного участия в литературном процессе эмигрантской среды. Не упоминается Гершенкройн и в подробном обзоре, посвященном евреям-литераторам из числа эмиграции первой волны (см.: Седых А. (Цвибак Як.). Русские евреи в эмигрантской литературе // Книга о русском еврействе (1917–1968). – Нью-Йорк: Союз русских евреев, 1968), как и в беглом очерке о деятельности эмигрантов-литературоведов (см.: Плетнев Р. Русское литературоведение в эмиграции // Русская литература в эмиграции. – Pittsburgh: University of Pittsburgh, 1972).

47. Варшавский В. С. Незамеченное поколение. – М., 1992. С. 177 (репринт издания: Нью-Йорк, 1956).

48. Письма Г. В. Адамовича к З. Н. Гиппиус. 1925–1931 / Подгот. текста, вст. ст. и коммент. Н. А. Богомолова // Диаспора: Новые материалы. Вып. III. – Париж: Atheneum; СПб.: Феникс, 2003. С. 522 (письмо № 46).

49. Коростелев О. А. «Парижская нота» и противостояние молодежных поэтических школ русской литературной эмиграции // «Литературоведческий журнал». 2008. № 22. С. 3. Это по-своему уникальное явление литературы русской эмиграции во Франции (а типологически – и во всей Европе) остается плохо изученным. Обращение исследователей к нему, на мой взгляд, чаще мотивировано интересом к биографии и творчеству конкретных персоналий, тогда как попытки целостного описания остаются единичными; см., например: Ратников К. В. «Парижская нота» в поэзии русского зарубежья. – Челябинск: Челябинский государственный университет, 1998. – И здесь снова можно вспомнить о земляках Гершенкройна, в частности: «Близко стоял к ‘ноте’ Перикл Ставров» (Крейд В. «В линиях нотной страницы...» // В Россию ветром строчки занесет...: Поэты «Парижской ноты» / Сост., предисл. и примеч. В. Крейда. – М.: Молодая гвардия, 2003. С. 12).   

50. Струве Г. Русская литература в изгнании. Сс. 156–158; ср. более поздние работы обзорного характера: Paeв M. Россия за рубежом: История культуры русской эмиграции. 1919–1939. – М.: Прогресс-Академия, 1994. Сс. 191-196; Сафронов Р. Ю. «Новый Град» и идеи преобразования России // Культура российского зарубежья. – М.: Российский институт культурологии, 1995; Пашкина Е. Г. Философия и идеология журнала «Новый Град» // «Высшее образование в России». 2007. № 2; Журнал «Новый Град» в идейно-политической жизни русской эмиграции / Автореферат дисс. ... канд. историч. наук. – М.: МПГУ, 2008. А также: Гачева А. Г. Идея «Третьей России» и пореволюционные течения русской эмиграции // В поисках новой идеологии: Социокультурные аспекты русского литературного процесса 1920–1930-х годов. – М., ИМЛИ РАН, 2010. Сс. 391–398; Идеал «Царства Божия на земле» в русской философской мысли // «Соловьевские исследования». 2015. Вып. 3 (47). Сс. 81-97.

51. Редакция // Журнал «Новый Град» / Под ред. И. Бунакова, Ф. Степуна и Г. Федотова. № 1. – Париж, 1931. Сс. 3, 4, 5.

52. Духовный фронт // Журнал «Новый Град» / Под ред. И. Бунакова и Г. Федотова. № 10. – Париж, 1935. С. 132.

53. См.: Духовный фронт. Сс. 134, 136.

54. См.: Круг // Журнал «Новый Град» / Под ред. И. Бунакова и Г. Федотова. № 11. – Париж, 1936. Сс. 136, 138, 139-140, 142, 144, 150, 153, 154.

55. Струве Г. Русская литература в изгнании. Сс. 158-159.

56. Бердяева Л. Ю. Профессия: жена философа: Стихи. Письма к Е. К. Герцык / Сост. и ком. Е. В. Бронниковой. – М.: Молодая гвардия, 2002. Сс. 153-154.

 

Саратов

 

 

[1]

См. Часть I – НЖ, № 284, 2016