Сергей Шабалин

* * *
         Памяти Евгения Реутова
Я вспоминаю наш побег из зоны –
там гипермаркет был и кегельбан,
спецназ в охране (пушки заряжены),
запрет на водку и на виски бан.
Кинотеатр дышал масскультом в спину,
благо сеансы были коротки.
Нам разрешали квас и даже пиво
и запрещали шепот и стихи.
Но следуя своим приоритетам,
сквозь зал, что подозрительно угрюм,
мы вниз по коридору, к туалету,
затем в окно, рывок по пустырю...
И возмущались лагерные профи,
сверставшие карьеры в трудодни –
им камера светила... то есть офис,
зарплаты и откаты, а они...
сквозь брешь в заборе... Туловища, ноги
и зыбкие границы спящих стран.
Cовсем без карты, в никуда, в Икстлан.
Без документов. По большой дороге...

* * *
До поляны в банановом штате добраться хотелось.
Поселиться в палатке и в джунглях зарыть ноутбук
и хранить наркоту в табакерке, но как-то не пелось...
В фиолетовых кляксах дорог не отсвечивал Юг.
А за гранью небесной уже полыхали ракеты
и магистры из НАСА терялись в сетях диаграмм:
не обрушился б Челленджер снова, но я не об этом...
От полярных сияний двух бездн защищая экран,
я оранжевых вспышек боялся и сини далекой, еще бы –
с каскадерами высей рисково по-детски чудить.
Край вечернего неба срастался с торцом небоскреба,
как космический холод, что встретит бойцов впереди.
С непонятной и зыбкой границей на стершейся карте
мне, как прежде, не просто – а может, не та магистраль?
И венчающий холод зимы растаможив из шкафа,
надеваю поношенный свитер, впитавший февраль...

* * *
         Памяти Алексея Даена

В «Сентрал-парке» декабрь
нелюдим и коричнево-строг.
Но в проемах меж снегом
еще шевелится трава...
золотая трава сентября
и пылинки заката.
Но о чем я? Конечно, ты знаешь об этом.
Слышишь цвет наших слов,
шелест трав, но не спустишься вниз
в человечий походный котел, в монотонность
монолитно-бетонных конструкций,
в стеклянные боксы,
где мы вновь увязаем в проектах,
возможно, смешных...
Деловые колбасы другими не стали...
но довольно о них.
Для чего этот гул? Cлушай, Даен,
неужели мы больше не выпьем с тобой на двоих?

Алексей отвечает: декабрь – по-старчески вреден,
оттого и страшилки про череп и сгнившие кости.
У меня на столе замечательный дублинский бренди.
Я дал дуба? Не верь. Шевеленко намылился в гости,
и тебя жду... к семи, рассекречу ирландские фото
и стишок, что Уинанс из Фриско недавно прислал...
Но огонь над чернеющим горном внезапно ослаб,
значит, Леша, действительно, выкинул мертвенный фортель –
взял и умер... всерьез. Мне не выплавить больше
наш сверхпрочный металл без него – огнестойкий секрет
на бугристое дно в стеклотаре зеленой не брошен,
кустаря-чудотворца в прибрежном цеху больше нет.

Алексея в холодном цеху нынче нет, а вокруг карантин...
Он когда-то дневал в пятиярусном блоке, напротив.
Стоило лишь... дорогу перейти,
и лето плавно прорастало в осень.
Игра сезонов означала жизнь
у потаенной двери, на пороге
наитий, откровений и пороков.
Случалось и над пропастью во ржи.
Прощай ландшафт две тысячи второго
хмельная правда и нью-йоркский счет
и наледью мощенная дорога.
Спасибо, что не желтым кирпичом...

Над покинутым цехом сегодня безмолвная бездна.
За проломленной дверью – провал, да и здания нет.
Лишь багровый кирпич над закрытым навеки проездом
означает глухую осаду в никчемной войне.

* * *
Меня во сне приговорили к расстрелу
За кражу яблок на Даниловском рынке...
Яблок, правда, я не крал, вишен тоже,
но почти не возражал приговору,
как понурый мистер К. из «Процесса»...
Даже видел в этом некую гордость –
умереть за идею почетно,
без идеи почетней вдвое,
ведь известно, что любая идея
может вздорной оказаться, фальшивой...
А расстрел мне обещали прилюдный,
обещали все обставить эффектно,
да и шеф наш сказал к тому же –
на миру смерть красна, ребята!
Лишь один чувак из присяжных –
худощавый, не в меру бледный –
вдруг сказал: что ж вы так, бродягу?
Да, не крал он этих гребаных яблок!
Приговор изменили, вняли,
дали лишь два года с полтиной.
Но сказали: так ему и надо.
Много всяких воров тут ходит...

         Нью-Йорк