Николай Ник. БРАУН

Николай Ник. БРАУН

Путем Гумилева

К ПАМЯТНОЙ ДАТЕ

15 апреля 2019 года исполнилось 133-летие со дня рождения великого русского поэта Николая Степановича Гумилева. Даты его рождения и смерти (в августе этого года – 98 лет), благодаря его почитателям, с 1991 года ежегодно отмечаются в России. Основатель и глава акмеистической школы, замечательный теоретик, переводчик, он был и остается одним из вершинных пиков русской поэзии. Исследователь Африки, отважный воин и военный разведчик, герой Первой мировой войны, кавалер двух Георгиев, он сохранил верность присяге Императору и Российской Империи. Расстрелянный ВЧК без суда в августе 1921 года как соучастник «Петроградской боевой организации В. Н. Таганцева» и «пособник» восставшего Кронштадта, он остался любимым всеми российскими сословиями, независимо от происхождения и партийной принадлежности. Никакие запреты в коммунистическом СССР не смогли помешать распространению его произведений в рукописных и машинописных экземплярах. Даже его имя как «контрреволюционера», в печати не упоминали. Но благодаря «самиздату» стихи Гумилева знали, заучивали наизусть, декламировали в тюремных камерах и концлагерных бараках, сразу понимая, где «свои»! Утоляя духовный голод, его стихи продлевали жизнь потерявшим надежду, становились своего рода паролем. В 1960-е годы в СССР, сквозь проржавевший до дыр «железный занавес» стали понемногу проникать книги Николая Гумилева, опубликованные в «тамиздате», зарубежные воспоминания о нем, собранные по крупицам в эмиграциии – в Европе и в Америке – для будущего «племени младого, незнакомого». Лишь в «перестроечные» 1990-е, благодаря трудам Пушкинского Дома в возрожденном Санкт-Петербурге, было издано собрание сочинений русского классика. В сегодняшней России Николаю Гумилеву открыт ряд памятников. В июне 2016 года был открыт памятник в Бернгардовке, неподалеку от мест расстрелов по делу «ПБО», на территории храма во имя святых Елены и Константина, построенного на месте снесенного советского кинотеатра «Октябрь». В открытии приняло участие немало петербуржцев и почитателей поэта.

Победа Николая Гумилева, его слова и жизненного подвига, словно «девушка в жемчугах», явилась над отступившим, но всё еще не поверженным коммунистическим врагом. «Наступление» поэта продолжается в новом веке. Содержание стихов, составивших этот цикл, объединяет легендарная, хранящая неразгаданные тайны личность и судьба Николая Гумилева.

Николай Ник. Браун

ПАМЯТИ НИКОЛАЯ ГУМИЛЕВА

Это стихотворение было изъято у меня 15 апреля 1969 года, в день моего ареста, который совпал с датой рождения поэта. Оно вменялось мне следствием как «прославляющее участника контрреволюционного белогвардейского заговора» в числе других стихов, подпадающих под статью 70-ю УК РСФСР «Антисоветская агитация и пропаганда». Процесс в тогдашнем Ленгорсуде был «закрытым» и «показательным». Продекламировав по просьбе судьи это стихотворение, я увидел, стоя у скамьи подсудимых, что сидящие в зале кэгэбисты в военной форме энергично кивают, выражая согласие, – как я подумал, – с моим исполнением. Или, что более вероятно, согласие с моим арестом. Ведь тогда фамилия Гумилева иначе, как заклятого врага большевизма, и не упоминалась. Моя декламация была обращена также к находящемуся в зале моему отцу, замечательному поэту Николаю Леопольдовичу Брауну, с 1920 года посещавшему занятия Гумилева в «Цехе поэтов». Он был заметно взволнован услышанным – мое стихотворение ему, вызванному в суд в качестве свидетеля, еще не было известно.

Находясь в тюрьме КГБ на Шпалерной на протяжении года, во многих камерах, я пытался представить, в каком из двух корпусов и на каком этаже мог содержаться Гумилев, подвергаясь допросам, в течение августа 1921 года. Вспоминал его стихи, знакомые мне с отроческих лет, поскольку его книги хранились в нашей семье, уцелев в довоенные годы обысков и в блокаду. Много лет назад, в 1950–60-е годы, я старался расспросить о Николае Гумилеве тех, кто знал его лично, – сначала моего отца, затем поэта Всеволода Рождественского, который был секретарем «Цеха поэтов», а также Иду Наппельбаум, регулярно посещавшую «Цех поэтов», где Гумилев вёл занятия. Все мои собеседники оказывались поначалу неразговорчивыми, но постепенно я смог их «разговорить» и, как благодарный слушатель, узнавал всё больше и больше. Отдельные вопросы мне удалось задать и Анне Ахматовой, с которой я был хорошо знаком и встречался многократно. Об обстоятельствах и месте расстрела Гумилева существовал ряд несхожих версий из разных источников, в том числе придуманных в ВЧК. А у Льва Николаевича, с которым мы были дружны, была своя версия смерти отца.

Не у водопоя, где буйволов стадо,

И не под дикарский напев зурны,

А в осенних окрестностях Петрограда,

Где над заводью речною три тихих сосны.

И не к африканским водопадам

Слова его были обращены,

А к единоверцам, стоящим рядом,

С локтями, связанными у спины.

Не конквистадор, чье скрыто имя,

Над бездной в латах, в сияньи сфер,

А с двумя Георгиями боевыми

Империи Российской офицер.

Конная разведка, полк ли гусарский –

Где в Индию Духа купить билет?

Вот расцвел Млечный Путь над Россией царской

Садом ослепительных новых планет!

Удавка Войны Мировой – всё туже.

Горит христианский, исламский ли рай?

Уже по мостам, сквозь палачества ужас,

Летит заблудившийся трамвай…

Петербург – как Помпея под кровавою лавой.

Мастер «Цеха поэтов», мэтр, прошедший тюрьму

Словно пытку, – стяжал он несравненное право,

Точно вождь, выбирать свою смерть самому!

...Некому знать, как всё это случилось.

Но для легенд невозможного нет.

Так же, как нет ни холма, ни могилы

Там, где с Отечеством слился Поэт.

4 апреля 1969. Санкт-Петербург

ГУМИЛЁВСКИЙ ПОРТСИГАР

Речь идет о портсигаре Гумилева, который я многократно и неспеша держал в руках. При аресте Гумилев не взял его с собой, и жена, Анна Николаевна Энгельгарт, передала его Иде Наппельбаум в благодарность за то, что она носила передачи в тюрьму ВЧК на Шпалерной. Ведь было опасение, что Энгельгарт, как жену поэта, могут внезапно арестовать. Этот портсигар участвовал в занятиях «Цеха поэтов». Гумилев, расхаживая, привычно отбивал по нему папиросой нравящийся ему ритм. Папирос в портсигаре, хранившемся как реликвия, у Иды Наппельбаум в 1960-е годы, конечно, уже не было. Несмотря на преклонный возраст, владелица портсигара, считавшая себя ученицей Мэтра, была допрошена по моему делу, в связи с изъятыми у нее при обыске моими антикоммунистическими стихами, среди них было и посвященное памяти Гумилева. Во время слушания «Дела Н. Н. Брауна и других» осенью 1969 года она была вызвана в суд и дала этим стихам свою оценку, публично назвав их с кафедры свидетеля «славой России». Стихотворение о портсигаре было написано в 1971 году в мордовском политлагере Барашево, в год 50-летия бессудного убийства поэта, о чем сбылось его предсказание в стихах: никто не узнает, «В какой болотине проклятой» его «закончится дорога».

Николая Гумилева

Петербургский портсигар

Так похож – ну право слово! –

На больших очков футляр,

Точно сотканных из дыма

Экзотичных табаков,

Где круженье серафимов

Над враждой материков.

Глянцево-темнокоричнев,

Словно перья у Орла,

Что в бессмертье на орбите

Распростер свои крыла

Над лавиной лжи и мести,

Что сгубила Петроград…

Он запомнил при аресте

В час ночной – последний взгляд

Воина-великоросса,

Что в мундир легенд одет,

Ритм стиха, что папиросой

Отбивал, как марш, поэт!

12 марта 1971. Барашево

Политический лагерь строгого режима в Мордовии

В КЛУБЕ ЛАГЕРНОМ

Совершенно невероятный, на первый взгляд, случай явился сюжетом стихотворения «В клубе лагерном». Случай этот произошел в 1973 году в уральском пермском политлагере Кучино, то есть учреждении ВС 385/36. Неожиданным для читателя, может быть, является уже тот факт, что мы, русские единомышленники, православные антикоммунисты, отмечали в политлагере предстоящий день рождения Николая Гумилева. Отмечали в лагерном клубе, где была кинобудка. И во время чтения мною стихотворения Гумилева «Наступление» политзаключенный, лагерный киномеханик старшего поколения Генрих Брунмаер, поставил пластинку с голосом Есенина, читающего «Монолог Хлопуши» из поэмы «Пугачев». Пластинку эту, недавно выпущенную в СССР, передал мне по моей просьбе при лагерном свидании в Кучино мой отец, Николай Браун-Старший, хорошо знавший Есенина лично. Он же, при его абсолютном музыкальном слухе, воспроизводил мне задолго до ареста авторское чтение поэтов, которых видел и слышал в аудиториях, в том числе Гумилева. Это называлось в узком кругу друзей «брауновской устной фонотекой». У меня был образец для подражания. И случилось почти невероятное: и есенинский голос, и исполнение мною гумилевского стихотворения «Наступление» в гумилевской манере, зазвучали одновременно – в уральском лагерном клубе! Это была звучащая встреча двух поэтов великой гибельной эпохи, двух вершин русской поэзии!

В клубе лагерном – Гумилева

Единоверцам читал я – с глазу на глаз, –

Всё о том, как «Господне Слово

Лучше хлеба питает нас»[*].

Ведь фонографа валики восковые

Не сохранили почти ничего,

Даже – как «Золотое сердце России

Мерно билось в груди» его.

Но отец мой, что в питерском «Цехе поэтов»

Гумилевское чтенье слушал не раз,

Мне манеру торжественную эту,

Повторяя на слух, от забвения спас.

Я читал, и так мерно строки гудели,

И созвучья их были мне так близки,

Что как будто над нами «рвались шрапнели»,

«Птиц быстрей» – перед нами «взлетали клинки».

И Победа, как девушка, разодета

Вновь была «в жемчуга», и дымился путь…

...Но негаданно голос другого поэта

Заглушил меня:

«Бешеная, кровавая муть!

Что-о ты? Сме-е-рть? Иль исцеленье кале-е-кам?»

Вдруг с есенинской читкой из радиоузла

Зазвучала пластинка, как будто обоих поэтов

В этом лагерном зале судьба не случайно свела!!!

«Проведи-и-те, пр-р-оведи-и-те меня к нему!..» –

Всё раздольней

Сквозь помехи эпохи звучал нам Хлопуши[**] рассказ…

Но в гумилевской манере на этом турнире невольном

Читал я,

Как «женщины бредят о нас и только о нас»!

10 марта 1973. Кучино.

Политический лагерь строгого режима на Урале

*Стихотворение Н. Гумилева «Наступление» (1914) ↩

**Из «Монолога Хлопуши» в поэме Есенина «Пугачев» (1922). ↩

ВБЛИЗИ РАССТРЕЛА ГУМИЛЕВА

Через четверть века, в 1997-м «перестроечном» году, в Бернгардовке, неподалеку от предполагаемого места расстрела поэта, была проведена очередная панихида, совместно с собравшимися там монархистами и местными жителями. Служил отец Игорь из храма во Всеволожске. Панихиды эти проводились с 1991 года по инициативе монархистов «Российского Имперского Союза-Ордена», которым я имел честь руководить. Мы приезжали сюда с трехцветным Имперским знаменем, на котором Двуглавый Орел в желтом квадрате у древка, и с иконой Государя Императора, а часть наших соратников обычно была в армейской форме образца 1914 года. Вдруг один из местных жителей, мужик двухметрового роста с военной выправкой, по окончании панихиды с воодушевлением воскликнул: «Кажись, вернулись... наши!», и позвал нас, имперцев-монархистов со знаменем, к себе. При этом заранее приготовив угощение с щедрой закуской («...четырех курей зарезал для гостей!») и с большой бутылью самогона. В застолье он рассказал, как его отец, потомственный казак, был «изрублен шашками красных» в вагоне на этапе вместе с другими, части их тел оказались выброшенными на железнодорожную насыпь по ходу движения поезда. Это было еще одним страшным свидетельством о братоубийственных деяниях большевиков неподалеку от мест массовых расстрелов 96 участников «Петроградской боевой организации В. Н. Таганцева», к которой палаческим следствием ВЧК был причислен и Николай Гумилев. Причислен как «соучастник», такова надпись на его личном «Деле № 214224 », приложенном к остальным 382-м томам.

В Бернгардовке свобода слова

Вблизи расстрела Гумилева,

Где камень плоский, как плита,

У самодельного креста,

Что сварен был из труб железных, –

Знак на краю расстрельной бездны

От безымянных русских сил,

Кто убиенных не забыл.

Вслед за расправой над Кронштадтом

У кровожаднейшего ката[*]

Бесовская взыграла прыть –

Повсюду заговоры вскрыть!

На речках Лубье, Генералке,

Слышна воронья перепалка,

Где арсенал пороховой

Стоит вдовцом – с травой-вдовой,

Под небом гиблого былого,

Где в тучах – профиль Гумилева

Превыше всех казнящих мер…

Здесь где-то – царский офицер,

Георгиевский кавалер,

Отдал земле всё, кроме чести,

В болотистом безгласном месте!

Здесь вновь стихи его звучат

Вблизи моста, куда отряд

Пришел – имперцев-монархистов[**],

К прибрежным травам шелковистым.

Впервые – с тех далеких пор

С Орлом Двуглавым Триколор,

России неделимой Знамя

Над их трепещет головами.

И всеволожцы – тут и там,

Не верят собственным глазам.

Но голос мужика – всех краше:

«Гляди! Кажись, вернулись… наши!»

27 августа 1997. Бернгардовка.

Берег Лубьи

* Красный террор в Петрограде возглавлял Григорий Зиновьев-Гирш-Апфельбаум, председатель Петросовета, глава Коминтерна (1919–1926). По делу «Петроградской боевой организации» в 1921 году было расстреляно 96 человек, в их числе Николай Гумилев. ↩

** Российского Имперского Союза-Ордена.↩

У ПАМЯТНОГО КРЕСТА В БЕРНГАРДОВКЕ

В 1992 году один из жителей Бернгардовки, Павел Пекур, поставил на берегу реки Лубьи сварной железный крест именно на том месте, где в августе ежегодно происходили собрания уже упомянутых монархистов, потомков дворян, казаков «Союза Казачьих войск России и Зарубежья», поэтов и почитателей Николая Гумилева. Там же, еще раньше, местной жительницей Тамарой Левкович были положены доставленные по ее договоренности с бульдозеристом, гранитные камни в память о нескольких выдающихся поэтах, «убитых коммунистическим режимом». Гумилев, верный присяге Государю, при режиме цареубийц бесстрашно заявлял себя монархистом, и упомянутый состав собиравшихся здесь наиболее соответствовал памяти о поэте. Об этой «вахте памяти» на берегу Лубьи и сказано в стихотворении «У памятного креста».

Пусть под крестом поэта нет останков,

Всё помнит Лубьи[*] талая вода…

Пока Русь без Царя, республиканка –

Мы здесь с Имперским Знаменем всегда!

25 августа 2004. Бернгардовка.

День памяти Николая Гумилева

ЛУБЬЯ И ЛУБЯНКА

Народному мемориалу на реке Лубье –

казнённым советской властью российским поэтам,

первым среди которых стал Николай Гумилев

То ли Лубья от Лубянки,

То ль Лубянка от Лубьи?

На вопрос ваш спозаранку –

Мой ответ, друзья мои!

В этих двух словах недлинных

Разница и сходство есть:

«Луб» – в их первой половине,

Во второй – концовки взвесь.

Их связал наш век расстрельный,

В страшной схожести лубок:

Стольких казней беспредельных

Имена – лишь знает Бог!

На Лубянке, там – подвалы.

Здесь, над Лубьей, леса глушь...

Жертвоприношеньем стало

Множество безвинных душ.

Не было времён суровей,

Чем советских лет террор.

Ведь российских всех сословий

Кровь взывает к нам с тех пор!

На Лубянке – жертвам камень.

Здесь – камней мемориал,

О поэтах русских память,

Тех, кто против Зла восстал!

То ли Лубья от Лубянки,

То ль Лубянка от Лубьи?

На вопрос ваш спозаранку

Мой ответ, друзья мои!

16 апреля 2019. Санкт-Петербург

* Лубья – река во Всеволожском районе, рядом с которой ВЧК производила массовые расстрелы. В 1921 году здесь был расстрелян Николай Гумилев. ↩

ПУТЕМ ГУМИЛЕВА

Жизненный путь Николая Степановича Гумилева как отважного воина Первой Мировой войны, кавалера двух Георгиев, и как выдающегося поэта России, убитого ее интернациональными врагами, стал вдохновляющим примером в подсоветские десятилетия для многих русских людей. В том числе для ушедших в вынужденную эмиграцию с оружием в руках. Его служение Императорской России и служение русской поэзии стали его воинским и жертвенным подвигом, «путем Гумилева». Так возникло название последнего стихотворения – и всего цикла.

В Войну Мировую, в разведке, на передовой,

По дымному следу он шел в наступление снова,

Под злобный галдеж пулеметов, шрапнелей неистовый вой –

Путем Гумилева.

И в «Цехе поэтов», где многих учил он стихам,

Как «Мэтр» и учитель, – державною поступью слова

Он шел, – перед ним отступали безбожник и хам! –

Путем Гумилева.

В ЧеКа на Шпалерной, где смертная гложет тоска,

Где надо под пыткой не выдать ни тени былого,

Он шел на допрос – офицерская честь высока! –

Путем Гумилева.