Михаил Этельзон

ДЕНЬ БЛАГОДАРЕНИЯ

«Мы их научим сеять, стрелять оленей,
рыбу ловить, прикармливать птичьи стаи,
после зимы понятно, чей бог сильнее,
а по весне – кто выживет – посчитаем.
Так завещали жить нам отцы и деды:
слабых принять, давая приют и пищу,
знаю – окрепнут и принесут нам беды,
словно стада бизонов – их будут тыщи.
Вижу – коней железных, дома из камня,
вижу – людей по цвету и речи – разных:
белых, как саван, черных, как наша память,
с желтою кожей вижу...
Не вижу с красной.»

Так говорил старейший и все молчали,
трубку курил и долго смотрел на небо,
видя, как гриф-стервятник кружит в печали,
видя за сотни вёсен, хотя был слеп он.
Первым поднялся вождь: «Я тебя услышал...
Завтра зерно отправите бледнолицым,
рыба, бобы и мясо – не будет лишним,
и не забудем дать бородатых птиц им.
Дайте им всё, чем наша земля богата,
шкуры бобров, лисицы и горностая,
дайте взамен ножей – серебро и злато,
слово старейших,
предков законы – свято...
Осенью их по скальпам пересчитаем».

НАДЕЖДА
Страна растерзана врагами,
сто лет – грабеж, разбой, война...
сто лет в смертельном урагане –
в крови, но не покорена.
Кто враг, кто друг – не различая,
где мечь не рубит – хлещет кнут,
что не захватят англичане,
Бургунцы подлые сожгут.

Безвольны и король, и свита;
продажны церковь и суды,
и дева, путь страны предвидя,
не видит собственной судьбы.
О Жанна, Францию спасая,
ждала ли ты таких наград?
В тюрьме – голодная, нагая –
готова ли пройти сквозь ад?

Где твой король, когда епископ
вершит и пытку, и допрос,
дав обвинения – по списку,
все доказав – и вкривь, и вкось.
Не судьи – морды, морды, морды...
и выбор твой – уже не твой:
чужим опасна будешь мертвой,
своим – еще страшней – живой.

Костер над хохотом и лаем,
где ложь и страх, где смрад и мрак...
Над темной Францией пылает
не дева – символ «Жанна Д’арк».
В толпе мерзавцы и невежды,
но там же слышатся слова:
«Еще не умерла Надежда
и Франция еще жива!»

25. 12. 2016
Какой народ – такой пророк:
кровавый, мстительный и сирый.
Не «старший брат» – бандит, браток
для Грузий, Украин и Сирий.
Любой провал – большой успех,
нам растолкует телеящик:
переиграл давно и всех,
как в старой сказке, – старый ящер.

Не бог, не черт – «Великий Князь»:
простой, душевный, – из Болотной,
под ним Держава поднялась,
над ним Советские полотна.
Какие планы строит он,
с прищуром вглядываясь в карту,
куда укажет он перстом:
на Минск, Варшаву, Ригу, Тарту?

В его заложниках – страна:
артисты, лекари, солдаты,
и бесконечная война –
могилы, имена и даты.
А на войне, как на войне:
невинных там искать нелепо...
Последний рейс горит в огне –
в огне сожженого Алеппо.

LET IT BE

Снова в глазах туман или давят годы,
если подумать – это одно и то же,
вот и живешь, не зная, куда ты, кто ты,
не ожидая чуда и не итожа.
Снова туман, но ясно в Центральном Парке:
осень – пускай не чудо, но день чудесный.
Даже в глухой стене иногда есть арка –
это ворота в рай, потому и тесно.

Тесно, но мы проходим, сломав устои,
мимо пруда и замка аллеей темной,
будем бродить, молчать и болтать пустое,
не вспоминая, не забывая – помня.
«Strawberry Fields» – дорожка ведет к поляне,
скверик «Imagine» – фото, значки, цветочки...
Все, что осталось после, – гламур и глянец,
мой «Let it be» и твой «Let it be» –
три точки...

УСКОРЯЕТСЯ ВРЕМЯ

Ускоряется время – пропали часы и минуты,
день за днем с головой накрывают тяжелой волной,
И чего петушился – кого на земле обманул ты?
И себя не обманешь – не выпадет жизни иной.
В лес поглубже уйдешь – на тропе не останется следа,
крикнешь в синее небо – ни звука, ни эха в ответ,
и круги по воде не расходятся с прошлого лета...
словно нет тебя, нет тебя, нет тебя, нет тебя...
Нет.

Дышишь глубже и чаще, и видишь, наверное, дальше,
но размыта картинка и парус чернеет вдали:
ничего он не ищет – ни бури, ни гавани, даже
новых чудных мгновений с Татьяною и Натали.
Всё спокойно и мирно – не бьются ни пульс, ни тарелки,
научился молчать, как китайский болванчик, – кивать..
но когда на часах остановятся ржавые стрелки,
поперхнется кукушка, не в силах уже куковать.

ОТЛИВ
Отлив... вода в залив уходит
и обнажается до дна
всё, что потеряно за годы,
и подноготная видна.
Давно забытые предметы
покрыты илом и песком,
иного времени приметы
напоминают о былом.

Канал, отливом изувечен,
не омывает берега,
как не подумать здесь о вечном
и о секундах свысока.
Качают лебедей и уток
часы загадочной луны –
так отмеряют время суток
тик-таки неземной длины.

Отлив не кончился, но скоро
замрет невольница вода,
и вспять пойдет по приговору –
из ниоткуда в никуда.
Вода вернется и, мгновенно
картину мира оживив,
наполнит берега и вены...
Прилив! – я чувствую –
Прилив!
         Нью-Йорк