Игорь Михалевич-Каплан

 

Рассказы

 

ШЕСТИДЕСЯТНИКИ

 

Скоростная дорога петляла среди холмов Калифорнии. Было время ланча. По самодельной карте, нарисованной для меня знакомыми, в обозначенном месте должна была наметиться индейская тропа, на которую я мог бы свернуть и проехать в горы. Но в нужном месте я ее не нашел, хотя разворачивался раза три. Наконец я решил, что не времена Майн Рида и современные компьютеры укажут направление и выведут на путь-дорогу. Но ничего подобного не произошло.

Встречные редкие машины на бешеной скорости не останавливались. И я решил, что надо искать какого-нибудь подаренного судьбой хутора. Миль через десять замаячила высоченная, разлапистая липа, а под ней – добротно сколоченное, огромное, типа караван-сарая, помещение. Тут-то мне и следовало остановиться и узнать местную географию.

Затормозив, я медленно припарковался к одноэтажному, сбитому из бревен строению. И обнаружил, что почти у самой дороги стоят большой стол-лоток и щит, на которых разложены и развешаны самодельные сувениры из драгоценных и полудрагоценных металлов. Человек, занимавшийся торговлей, сидел на легком алюминиевом стульчике в тени дерева. Заметив меня, он встал и вежливо приподнял соломенную элегантную шляпу. Продавец поздоровался легким кивком головы, улыбнулся и молча ждал, когда я подойду поближе.

Англосакс лет шестидесяти, с большими выразительными глазами, тяжелым подбородком. Одет довольно скромно, но со вкусом: костюмные поношенные брюки, ковбойский ремень с красивой бляхой и вправленная в брюки белоснежная рубашка. Видно было, что он в хорошей спортивной форме. «Человек непростой, – подумал я, – и, видимо, пришелец в этих краях.» После первых же фраз я с удивлением обнаружил у продавца сувениров прекрасный британский английский и спросил:

– Вы из Бостона?

– Да, – он даже не удивился вопросу.

– Гарвард? – не унимался я.

– И МIT в придачу, несколько лет, – совместная программа. Я наполовину гуманитарий, наполовину технарь. И вот застрял здесь на всю жизнь... Пишу теоретические статьи по физике.

Мы рассмеялись, как заговорщики. Он представился, его звали Скат.

– Я читал в Бостоне лекции по современной русской литературе, – не удержался заметить я.

– Надеюсь, не на русском языке? – он уловил мой славянский акцент, затем спросил: – Кого Вы любите в современной американской литературе?

– Аллена Гинзберга. Хотя он и американский поэт, но его папаша был из Львова, и мама забеременела им во Львове. Значит, он львовянин! Где и я вырос.

Мы опять рассмеялись.

– А еще кого? – не унимался он; было очевидно, что разговор ему нравится.

– Ну хотя бы Сюзен Зонтаг… Ее предки тоже то ли из Польши, то ли из Литвы… Кстати, я редактировал ее эссе в моем журнале, перевод на русский язык.

Тут я, кажется, переборщил со знаменитыми именами со своей бывшей родины. Но собеседник не смутился:

– Поверьте, я хорошо отношусь к России и к русской литературе, в частности, но, к сожалению, «Титаник» так некстати утонул вместо вашей «Авроры», не так ли? Кто-то мне сказал, что грешные россияне после смерти снова попадают в Россию...

– Через Аляску и Калифорнию?

– Хозяйка этого заведения расскажет вам об этом интересную историю. А пока посмотрите на сувениры, я изготовляю их сам. Может быть, вам что-то и понравится.

– Я к вам вернусь, – заверил я и направился ко входу в караван-сарай.

– А сами вы откуда? – услышал я вослед. – Небось из города ангелов! Лос-Анджелеса? Под боком...

– Нет, я из города архангелов, – отшутился я. – Архангельска... Я там родился, а потом семья переехала во Львов.

Войдя внутрь, я удивился просторному помещению. Посередине стояли длинные столы со скамейками. Наверное, каждую пятницу и субботу местные парни из округи съезжаются на пиво и лобстеры, и пир идет горой.

Хозяйка-буфетчица уже шла мне навстречу. Новый клиент был здесь редкостью, решил я.

– Вы на ланч? – спросила она, очень внимательно меня оглядев.

– Да вот заблудился среди трех сосен, – отшутился я и добавил:

– Я совсем не против ланча.

– А муж не рассказал вам про меню? Оно у нас передается из уст в уста...

– О, так это ваш муж? – удивился я. – Хотя по юмору я должен был это понять.

– Разве мы не похожи? Ведь мы шестидесятники, – она рассмеялась. – Учитывая ваш акцент, самое лучшее, что я могу предложить славянину, – яичницу с колбасой и салат из свежих овощей: огурцы, помидоры, лук, всё со сметаной. А пока я буду готовить, выйдите из двери, поверните два раза налево и кое-что увидите на стене дома – сюрприз. Это когда-то купили мои дедушка с бабушкой у русских эмигрантов…

Я вышел из помещения, два раза повернул налево и увидел прибитый к стене дома череп бизона, белый от солнца, ветров и времени. Массивная голова с широким лбом, короткие толстые рога, расходящиеся в стороны, концы их заворачивались внутрь. Я представил себе большие темные глаза животного... У меня почему-то защемило сердце, я подумал о далеких переселенцах-иммигрантах из России. Дома, среди всякой всячины, у меня хранилась монета – пять никелевых центов с изображением буффало. Я смотрел на это грустное зрелище – напоминание о прежних русских хозяевах дома, которые прибили этот череп по традиции, на удачу.

Бизон – это неуклюжее на вид животное – движется легко, бежит рысью и галопом с такой скоростью, что не всякая лошадь может обогнать его, и плавает он тоже хорошо. Их тысячами уничтожали индейцы, охотники и ковбои, зарабатывая на этом. Теперь от бизонов остались только небольшие группы в заповедниках да изображения на флагах нескольких штатов. Не лучше положение и в Канаде. Но для русских бизонья охота была лишь развлекательной историей, привлекшей даже Великого князя Алексея Александровича во время его посещения Северной Америки в 1872 году.

В этот роскошный летний день я стоял под сенью прекрасной липы и на меня смотрел белый от времени бизон с темными большими глазницами, который, по поверью, охранял хозяев и меня, гостя, в том числе, от сглаза.

С такими вот серыми мыслями я вернулся к своему ланчу. Всё было необыкновенно свежее и вкусное, приготовленное по-домашнему. Подошла хозяйка и спросила, не хочу ли я чего-нибудь еще. Я поблагодарил, достал свою самодельную карту и спросил, как туда проехать.

Она внимательно посмотрела на меня.

– Ровно десять миль. Ровно. Затем налево – и в горы. Я знаю эту индейскую лечебницу – воды и грязи. Вы там пробудете долго. Я сразу поняла, что у вас. Надо поменять климат. У моего мужа то же самое. Вот он тут и застрял, и очень доволен. Ему хорошо здесь. И вам полегчает. А там посмотрите. Подъезжайте к нам всегда, когда захочется. Меня зовут Томила. Первое угощение у нас бесплатное – для будущих постоянных клиентов. Как говорится, за счет заведения.

Я еще посидел за столом. Подумал: ну вот ты в русском доме, среди своих ровесников – шестидесятников, в горах с индейцами из романов Майн Рида. У Ската надо купить какую-нибудь красивую безделушку и отправить ее в Архангельск моему дорогому другу, шестидесятнице. Я вытащил из рюкзака компьютер – наркотик, который назвал «Ломка» – из-за привыкания. Подключился к интернету, что соединяет меня с городом-архангелом, но разъединяет с городом-ангелом… «Впрочем, – подумал я, – возможности медицины безграничны... ограничены возможности больных...»

Моя новая жизнь начиналась через десять миль. Ровно через десять миль...

 

 

ДВОЕ В ЛОДКЕ

Мой дядя, военный врач, любил рассказывать мне всякие истории времен Второй мировой войны. Вот одна из них.

...Под тяжестью старика лавка прогнулась и, когда он встал, распрямилась, как пружина, и опрокинулась. Я упал на пол, застонал от боли в раненой ноге. Старик поставил лавку на место, помог мне подняться и снова усадил.

– Снимай штаны. Рану надо перевязать. Долгий путь будет, – сказал он.

Рана была на бедре, чуть ниже паха. Старик все сделал быстро и ловко, а когда закончил, одобрительно покачал головой:

– Мотня цела, слава Богу. Еще пригодишься.

Он погасил лампу и открыл окно. Ветер захлестнул комнату запахом рыбы, воды и свежего белья. Сидели молча.

Потом старик закрыл окно, тщательно его завесил и зажег керосиновую лампу. Но сел уже не на лавку, а на кровать, где лежала старуха – его жена. Она умирала.

Лавка была почти вплотную придвинута к кровати. На нее, наверное, ставили еду для больной. Я видел лицо старухи совсем близко. Желтое. На лбу – капельки пота. Седые густые волосы лежали на подушке, освещение создавало как бы нимб вокруг ее лица.

Иногда острая боль прохватывала раненую ногу, и я вздрагивал.

– Фельдшера нет, – старик поворачивался то ко мне, то к старухе, словно оправдываясь перед нами.

Я вспоминал сегодняшний день. Бесконечные атаки немцев в степи. Они нас поджимали к берегу моря. Когда меня ранило, старшина приказал «ковылять» к своим. Хотелось пить. По пути я давил спелые виноградные гроздья и высасывал сок. Потом набрел на дом старика у окраины слободки...

– Помирает, – старик смотрел на старуху.

– Ми-ша...ша-ша...ми...и... – что-то бормотала она.

– Сына зовет и зовет, – казалось, все морщины на лице старика зашевелились. – Руку-то ей дай, руку положи!

Я дотронулся до ее руки. Показалось, что почувствовал ответное прикосновение. Во всяком случае, она больше не бормотала, но глаз не открывала и дышала тяжело.

Старик только повторял «Да я вот...» или «Да я сейчас...». Всё никак не мог договорить фразу.

Так прошло некоторое время.

– Надо что-то делать, – решительно сказал старик, обращаясь ко мне. – Сам не доберешься. Наши далеко, а немцы рядом. Я тебя переправлю.

Я молчал.

– Время бы идти, – снова сказал он.

– Да, будет поздно, – чуть слышно ответил я.

Но никто из нас не поднялся.

Мы по-прежнему сидели. Старухе становилось всё хуже. Старик куда-то вышел. Минут через пятнадцать он вернулся, с ним – несколько пожилых женщин.

– Подожди меня возле хаты, – сказал он мне.

...Мы пробирались, пригибаясь, окраиной рыбачьей слободки. Идти к берегу было трудно. Залитое потом лицо облепил песок. Он забивался в рот, нос, волосы. Я вспомнил, как в детстве, бегая наперегонки, чтобы помочь себе, повторял считалку: «Один... два... три...»

Наконец море!

Добрались до лодки. Старик сел на весла, я взялся за руль. Был ветер. Настороженно просвечивала луна сквозь тучи. Мы молчали. После выхода из дома старик не проронил ни слова.

Ветер разогнал тучи, и луна полностью вышла, отчего море стало зеленовато-серебристым. Лодка казалась невесомой. Хватка у старика была крепкая, движения равномерные, привычные, и мы быстро продвигались вперед.

Нас окликнули с другого берега. Свои. Лодка причалила.

– Ранен? – спросил подошедший матрос.

Я сел на землю отдышаться. Старик наклонился ко мне.

– А ты еврейчик, – сказал он.

– Откуда знаете?

– А когда перевязывал, видел, что обрезанный. Немцы, как штаны бы снял, сразу и расстреляли. А ты живи, сынок, живи...

Он поцеловал меня в лоб и погладил по волосам.

Потом повернулся и ушел туда, где чернела на воде лодка…

 

Нью-Йорк