Бахыт Кенжеев

* * *
куда спешишь моя рогнеда
зачем рыдаешь улюлю
я от забора до обеда
тебя по-прежнему люблю
и даже может быть кохаю
и страсть моя светла быстра
когда танцую и вздыхаю
как ящерица у костра
хотя немало пролетело
как мы простились навсегда
твое возвышенное тело
я часто помню иногда
не зря мы нежно целовались
не зря мы жарко обнимались
любовь не полностью херня
а рана в сердце у меня
вернись вернись моя услада
пускай невинна и стройна
была ты горше шоколада
но слаще меда и вина
клянуся пушкиным беспечным
клянуся свёклой из борща
тебя любить я буду вечным
до крышки гроба обеща

ГРАЖДАНСКИЕ СТИХИ
Нахмурив лоб, колени сдвинув,
грущу об участи вещей –
высокомерных апельсинов
и простодушных овощей.
Как облака из влажной ваты,
плывущие в иную высь,
они совсем не виноваты,
что не такими родились
Мы дети господа, а все же,
откушав чаю поутру,
сдираем с цитрусовых кожу
и спаржу варим на пару.
Увы! Когда же мы усвоим,
что смерть страшнее, чем любовь,
что вновь исходит вдовьим воем
многострадальная морковь?
Вегетарьянцы! Лицемеры!
Понятно мне, как трижды два,
что в темноте все кошки серы,
что есть врожденные права
и у зверей, и у растений
(и даже, блин, у ГМО!),
а кто их жрет, отнюдь не гений,
а омерзительное чмо.

* * *
Опять весна, о primavera, вновь язык
свободен, словно в юности. И снова
стою на площади, где грузный Паваротти
оплакивал Карузо, напрягая
серебряное горло, и в толпе
матрона из простых, вдова, должно быть,
платком бумажным утирала слезы,
вся в черном – нет, скорее, в темно-синем.

И я там был, аз, обладатель тройки
по пению, почти лишенный слуха
и голоса, не зритель, а свидетель,
запоминавший, как светло и зыбко
рулады скорбные по улочкам блуждали
и затихали, не достигнув неба,
как улетала музыка, вернее,
жизнь таяла, сияя вместе с нею.

Ну что, певец, ты тоже вышел в минус?
Хотел распивочно, а выпало – на вынос,
Скамейка, дворик, дождик молодой
летает над летейскою водой.
Промозглый воздух густ, стакан граненый звонок,
сочится тьма огням наперерез.
И есть еще – дрожать и кутаться спросонок
в изношенные простыни небес.

* * *
Служил на свете рыцарь бледный,
простой советский богатырь,
на вид обиженный и бедный,
но сердцем – сущий нетопырь.

Когда для укрепленья духа
он осмыслял земной удел,
ступней почесывая ухо,
на звезды хладные глядел –

всю тяжесть гипсового слепка
в конце он понял наконец.
Любил он часто, но некрепко,
млекопитающий мудрец.

Теперь, блаженствуя в покое,
страстей не зная и оков,
он ест мышиное жаркое
и пьет компот из червячков.

И песнь поет: пусть был я гадок
и глуп, как некий крокодил,
но знал решенье всех загадок,
a значит, все же победил!

         Нью-Йорк