14 мая 1948 года, ровно 70 лет назад, было образовано Государство Израиль. В 2018 году в Нью-Йорке вышла в свет международная поэтическая антология под названием «70», посвященная этому юбилею. Новый концептуальный литературный проект русско-американского издательства KRiK Publishing House собрал под одной обложкой стихотворения семидесяти современных русскоязычных поэтов из четырнадцати стран мира – из Израиля, Австралии, Беларуси, Великобритании, Германии, Ирландии, Италии, Латвии, России, США, Украины, Франции, Швеции и Эстонии. Инициаторы проекта и составители антологии – Геннадий и Рика Кацовы. «Новый Журнал» выступил медиа-партнером проекта. Предлагаем несколько стихотворений из Антологии.

Александр Бараш

ПЕРЕЛЕТ

Еще 50 лет назад это были корабли,
как на рубеже новой эры. Последние несколько
десятилетий – самолеты. Но они приближаются
к берегам Святой Земли тоже со стороны моря.
И есть ощущение перехода:
от одной стихии к другой.

Самолет из Рима, на котором я прилетел в Израиль,
приземлился ночью. Духота и влажность,
семейственность и простота нравов. У таксиста,
везущего в гостиницу, вместо салфеток – рулон
туалетной бумаги. Ночной портье, похожий
на сапожника-ассирийца в московской подворотне,
угостил крепким кофе.

Вошел в номер, принял душ, но всё равно словно блин в масле.
За окном – море, чернота и прозрачность, глубокие как обморок.
Это мой новый дом, на песке, в буквальном смысле.
Жесткий, будто волна, если к ней не повернуться боком.
Что это уходит из-под ног? А, это прошлое. Золотое детство
в шапке-ушанке под латунным небом. О’к, всему свое время.
Для того, чтобы выжить – стóит умереть и потом воскреснуть,
если это, конечно, получится. Хочется верить.

Как потом выяснилось, в этот день
на шоссе под Иерусалимом террорист повернул
руль пассажирского автобуса в пропасть. Но я
узнал об этом только через несколько месяцев,
когда начал читать газеты и слушать новости…
Какая связь между приземлением самолета
с сотней репатриантов, мной в том числе, –
и терактом? Похоже, закон сохранения энергии,
в данный момент, в данном месте. Смерти нет,
а «просто» переселение душ. Если
ведешь себя хорошо, окажется,
что это – репатриация.

* * *

Голова в полосе отлива. Воздух сед
и скрипит как кровать.
Расскажи мне, Иосиф Флавий,
об умении выживать.

Слева пальма, а справа ибискус.
        Небосвод – сухой водосток.
Это выход – по кругу и наискось,
        переход из стекла в песок.

Я свидетель, почти бесплатно,
        но никак не пойму, в чем здесь суть.
Объясни мне, Иосиф Флавий,
как слепить прозрачный сосуд.

Золотому уменью всё бросить
и в другом измереньи собрать,

научи, хитроумный Иосиф, –
фарисейству не умирать.

Новый день – как пакет для мусора,
Чист, бесцветен и пуст пока.
Слева пальма, а справа ибискус.
Голова затекла, как рука.

         Израиль

Марина Меламед

* * *
На восток уходит ветер за пустыней Иудейской,
На холмы и на дорогу скоро выпадет роса.
Кто на ослике гуляет старою тропой индейской,
Кто летает по пустыне, раздувая паруса...
Никогда того не зная, ты включи хотя бы чайник,
Ты свисти хотя бы молча и смотри свое кино.
А пока автобус едет, всех автобусов начальник,
Тут ишак молчит и смотрит на тебя через окно.

Это, что ли, за окошком прямо тут дорога к Храму,
Это, стало быть, за дверью намечается пейзаж,
Там у пальмы на стоянке чья-то мама мыла раму,
А пацан на самокате рисовал крутой вираж.
Ну, а вечером стоянка молча ждет луну и полночь,
Не зовет к себе на помощь ни звезду, ни вертолет.
И идет по ней собака, ты ее, наверно, помнишь –
Даже, если дождь и ветер или ненадежный лед.

Просто улица и полдень, просто день сегодня полный,
Или день как будто круглый, или полная луна,
Но всё реже и всё тише перекатывают волны,
И уже почти не больно, и звезда уже видна.

         Израиль

Елена Аксельрод

* * *

Возил по местечку тележку с пивом
Дедушка мой, торгуя вразлив.
Глядел на мальцов своих глазом тоскливым –
Бумагу марают, свечу запалив.
Горькое пиво – пенная грива –
В кусты откатились пробитые бочки.
Громили, куражились – это не диво,
А диво, что сын свои складные строчки
Читал нараспев – и за это в погром
Попал самый черный, – и жизнь кверху дном.

Мой беженец-дед в путь отправился дальний,
Дремал под картузом на лавке вокзальной,
О сыне не знал, лишь в бреду его звал,
Когда прикатил на последний вокзал.
Горькое пиво – белая грива –
Остался он в строчке несуетливой,
Да на портрете у сына другого.
Переселился в рисунок и слово.
С лавки вокзальной – на полку музея –
Деду не снилась такая затея,
Деду не снился такой оборот:
Мазила – один, а другой – рифмоплет.

         1984, Израиль

Владимир Гандельсман

ИЗ ПСАЛМОВ ДАВИДА

* * *
Ни шалых стад,
точащих смрад, –
блажéн, блажéн! –
ни жирных шей
властемужей, –
блажéн, блажéн! Волей Его приневолен,
солью Его просолен. –
Так влагой недр
вспоенный кедр
остро продóлен
и совершен!
Нечисти чавк
в чахлых ночах
сгинет в безвестье.
Вечны созвездья
только у праведника в очах.

* * *
Спаси, Господь! В чести соблазны
лукавых: «Кто нам господин,
когда державным словом властны?»
Кадильщики все как один.

Лишь нищему Ты явлен в Силе
и лишь творящему добро
Твои слова – семь раз в горниле
очищенное серебро.

Повергни криводушных в известь
горящую, чтоб извести
их племя, – здесь, где только низость
и велеречие в чести.

         США

Геннадий Кацов

ИСХОД

Они всё шли и шли, и из-под ила
Тысячелетий липкий хлам вставал,
И вертикально неземная сила
Держала с двух сторон кипящий вал.

Еще рабы под властью фараона,
Еще, по сути, разношерстный сброд,
Не знавшие свободы и закона
И сам в себя не верящий народ,

Они всё шли вперед, для прочих наций
Став навсегда живым примером в том,
Что если уж из рабства выбираться,
То безоглядно и с большим трудом.

ДЕНЬ ОТЦА: ВЕТХИЙ ЗАВЕТ

Послесловие – Слово-итог, как огромный глоток тишины,
Непременно наступит и тени платоновской мрачной пещеры,
Обернувшись в объем и в прозрачную плоть, отойдут от стены
И вернутся в День Первый, где слово пропахло страданьем и серой.
Там наличие медленных пауз, их гладкий бескрайний поток
Из тягучих молчаний и пены – одно первородное пиво,
Что ничем не заполнено, только теченье, а главное – срок
Окончания всех испытаний не знает, как праведный Иов.
Бесконечная масса тоски в виде круговращения мглы
Без объекта любви, ибо случая нет, ибо нету печали –
Полнота невозвратности явится (кольца, прямые, углы)
После Первого Слова, а значит мы снова в местах изначальных.

ГОД 5776-Й

Память сладкого теста в сплетениях халы,
Наполнявшего прежде вершины холмов,
Чьи скупые ландшафты по вышним лекалам
Человек ни представить, ни помнить не мог.

Чешуя небосвода, плывущего к югу
В рыбьем жире рассветном, сквозь толщу веков,
Где упавшие звезды, прощаясь друг с другом,
Орошают пустыни из черных песков.

Кровяные тельцы в восходящем тумане
Путь меняют на белый, и путник в ответ,
Поминая с тревогой языческий танец,
Расправляет ладонями Ветхий Завет.

Пряный запах над книжной страницей ванили,
Шестикрылого солнца парящий полет,
Желтой ниткой пришитый к пространству – и/или
По деревьям сентябрьским стекающий мёд.

         США

Нина Косман

* * *
Как ягнят, их вели на жертву,
но не говорили какую,
а Бог глядел из канавы,
в которой валялись трупы,
а ещё Он глядел из щелей
бараков и крематориев,
которые построили люди
по приказу других людей;
бедный Бог, Тебя не спросили,
можно ли умерщвлять миллионы,
а теперь говорят: нет Бога,
раз позволил им так умереть.
А что Бог был одним из ягнят,
которых вели на жертву,
черноглазым мальчишкой был,
мамой с грудным ребенком,
старухой, доковылявшей до рва,
никто об этом не знал,
ни те, кто отдавал приказ –
мол, в мать и ребенка – разом,
чтоб сэкономить пули,
ни те, кто глядел и забыл,
чтоб ничто не мешало спать.
А после земля дышала,
будто двигались трупы,
и встал один, не совсем убитый,
и пошел по лесной тропинке,
по которой никто не ходил,
спал в кустах (мох, как постель, был мягкий),
ягоды ел на обед,
глазами, большими от голода,
смотрел на зайцев и белок,
а волки и прочие хищники
его не трогали, ведь Бога они не едят;
и так он прожил два года,
а как только вышел из леса,
окружили его селяне, и – пальцем на него, пальцем,
вот же, ходячий труп
(заросший был Бог как Маугли), –
и, давай, говорят, отсюда,
не осталось тут для тебя ничего.
Так Он уехал и дожил до старости
в квартире у самого моря,
в городе таком, Бат Яме,
(лучше, чем в Яме, пошучивал Бог),
и когда Он умер,
не осталось от него ничего,
кроме старой тетради,
и в ней два слова:
«Я выжил».

Вырвали из нее лист,
положили в музей.
Вот и всё, что я знаю о Боге.

         США

Евгений Бунимович

* * *
пространство элементарных событий
система простых аксиом
равенство градусных мер воздуха и стакана
что там за фудзияма на горизонте
никак сион

да и не все ли едино
ежели нет стоп-крана

заволокло загустело
хоть пей
хоть ешь
хоть ножом его режь
хоть на хлеб намазывай
дым отечества
метасимвол
обратный слеш
и никак иначе
в такой евразии

жить надо долго и счастливо
счастливо это как
ну тогда долго
ввиду исчерпанности всех остальных вариантов
чего не скажешь про этот
пусть это не довод
не выход
не повод
не диалектический метод

жить надо долго
искусство короче
молодцу плыть недалече
если корячится
если корячит
если не может быть речи

         2016, Россия

Керен Климовски

* * *
Я ненадолго, но я здесь жила когда-то:
собирала мяту для чая, срывала гранаты
прямо с дерева, яблоко в мёд макала,
пряталась в тень от солнечного оскала,
и про июльских медуз опять забывая,
входила с размаху в аморфную, липкую стаю.
Здесь всё так же: те же запахи, те же взгляды,
то же русское имя у тяжелых соседских снарядов,
В новостях говорят о войне, как о футболе,
о футболе, как о войне, – не волнуйтесь: в школе
и армии вас научат словам подходящим,
например: он не умер, он просто кажется спящим
Только рыбы, кусая за пятки, вам правду скажут:
«Не пускайте солнце к воде!» Но на хайфском пляже
слишком долго длится закат, и становится ясно:
эта пауза бесполезна, хоть и прекрасна.

Мне уже не стряхнуть песок, не вернуться домой –
я покрылась соленой памятью, как чешуёй.

         2007, Швеция

Юрий Михайлик

* * * В Гамале все погибли, кроме двух сестер Филиппа, -
Во время тройной зачистки их не смогли найти.
Гамала относилась к городам крепостного типа –
Осаждающим трудно ворваться, осажденным нельзя уйти.
С трех сторон – высокие стены, а с четвертой – гребень обрыва,
Нависший над черной прорвой, куда страшно даже смотреть.
Около пяти тысяч жителей (пока еще были живы)
Бросились в эту пропасть, предпочитая легкую смерть.
С ними были деньги и вещи (довольно странный обычай), –
Спускаться туда трудно, выбираться еще сложней.
Но кое-кто из солдатиков всё же вернулся с добычей
И некоторые предметы сохранились до наших дней.
Хронист, описавший всё это, был горек, сух и спокоен,
Он пришел туда с победителями, в одних цепях, налегке.
До того, как попасть в плен, он был стойкий и храбрый воин
И командовал гарнизоном в небольшом городке.
Потом их загнали в пещеры и обложили туго,
И когда между смертью и рабством им пришлось выбирать,
Они – после долгих споров – поклялись, что убьют друг друга.
Он остался последним. И он не стал умирать.
Он писал превосходные книги. Он улыбался славе.
Его любили красавицы. У него удалась судьба.
В наши дни он известен нам как Иосиф Флавий.
Флавий – это имя хозяина. А Иосиф – имя раба.

Мы обязаны памятью предателям и мародерам.
Мы обязаны сладостью горьким всходам земли.
Мы обязаны жизнью двум девочкам – тем, которым
Удалось спрятаться, так что их не нашли.

         Австралия
        © KRiK Publishing House